Моя жизнь

В тот длинный год, который начался показаниями по делу Джонс и закончился моим оправданием в Сенате, я, если мне удавалось провести вечер в Белом доме, обычно два-три часа сидел в одиночестве в своем кабинете, читая Библию и книги о вере и прощении, перечитывая «Подражание Христу» (The Imitation of Christ) Томаса Кемписа[70] и «Размышления» (Meditations) Марка Аврелия, а также несколько наиболее содержательных из полученных мною писем, включая серию мини-проповедей раввина Менахема Генака из Инглвуда, штат Нью-Джерси. Меня особенно впечатлила книга о прощении «Семьдесят раз по семь», написанная Йоханом Кристофом Арнольдом — старейшиной христианской общины «Брудерхоф», имеющей последователей в Англии и на северо-востоке Соединенных Штатов.

Я до сих пор храню стихи, молитвы и цитаты, которые мне присылали по почте или передавали из рук в руки во время публичных встреч. У меня также есть два камня с высеченными на них стихами из Нового Завета (Евангелие от Иоанна 8:7). Во время последней, как полагают многие, встречи Христа с его гонителями-фарисеями те привели с собой женщину, уличенную в прелюбодеянии, и заявили, что по закону Моисея ее следует забить камнями. Фарисеи стали искушать Иисуса: «Ты что скажешь?» Вместо ответа Иисус наклонился и стал чертить что-то пальцем на земле, будто не слыша их. Они продолжали настаивать, и тогда он поднялся и сказал: «Кто из вас без греха, первый брось в нее камень». Услышавшие его фарисеи «будучи обличаемы совестью, стали уходить один за другим, начиная от старших до последних». Когда Иисус остался один с женщиной, он спросил ее: «Где твои обвинители? никто не осудил тебя?» Она сказала: «Никто, Господи», — и Иисус ответил: «И я не осуждаю тебя».

В меня было брошено много камней, и я, благодаря тем ранам, которые нанес себе сам, оказался выставленным напоказ перед всем миром. В каком-то смысле я почувствовал освобождение: теперь мне нечего было скрывать. И, пытаясь разобраться в причинах своих ошибок, я также старался понять, почему ненависть настолько ослепила моих врагов, что они говорили и делали то, что было несовместимо с моральными ценностями, которые они сами декларировали. Я никогда не увлекался психоанализом, однако мне казалось, что многие из самых ярых моих критиков из крайне правых политических и религиозных групп и наиболее предубежденные против меня журналисты заняли надежную и безопасную позицию, позволявшую им судить, но не быть судимыми, причинять боль, но не получать за это возмездия.

Мое собственное ощущение конечности и хрупкости человеческого бытия и та любовь, которую я получал, когда был ребенком, помогали мне сдерживать желание судить и обвинять других. И я считал, что мои личные проступки, какими бы непростительными они ни были, гораздо меньше угрожали демократии в нашей стране, чем ненасытная жажда власти моих обвинителей. В конце января я получил трогательное письмо от Билла Зиффа из Нью-Йорка — бизнесмена, с которым я никогда не встречался лично, но сын которого был моим другом. Он сказал, что сожалеет о той боли, которую довелось пережить Хиллари и мне, но которая оказалась полезной, потому что американский народ показал свою зрелость и здравомыслие, «поняв, к чему стремятся наши охотники на ведьм». «Хотя это и не было никогда Вашим намерением, Вы сделали для того, чтобы выявить их тайные цели, больше, чем любой другой президент в истории, включая Рузвельта», — добавил он.

Каковы бы ни были мотивы моих противников, в те одинокие ночи, которые я провел в своем кабинете, я понял, что, если хочешь, чтобы к тебе относились с сочувствием, нужно и самому проявлять сочувствие, даже если не надеешься, что тебе отплатят тем же. В конце концов, на что мне было жаловаться? Я никогда не стану безупречным человеком, но Хиллари снова стала смеяться, Челси прекрасно чувствовала себя в Стэнфорде, у меня была работа, которую я любил, а кроме того, приближалась весна.

ГЛАВА 52

Девятнадцатого февраля, через неделю после голосования в Сенате, я стал первым президентом в истории, воспользовавшимся данным нам правом посмертного помилования, применив эту меру по отношению к Генри Флипперу — первому чернокожему выпускнику военной академии Уэст-Пойнт, который 117 лет назад по расовым мотивам был несправедливо осужден за «поступок, неподобающий офицеру». Такие действия президента могут показаться малозначительными по сравнению с текущими событиями, но исправлять исторические ошибки важно не только ради потомков несправедливо осужденных людей, но и для всех нас.

В последнюю неделю месяца о своем уходе из Белого дома заявил Пол Бегала. Я с удовольствием с ним работал, потому что Пол был умным, веселым и боевым человеком, умеющим добиваться результата. Я знал его еще со времен Нью-Хэмпшира. Но у Пола были маленькие дети, которые хотели проводить больше времени со своим отцом. Пол оставался рядом со мной, пока шло сражение по поводу импичмента, но теперь он хотел уйти.