Моя жизнь

 Но я старалась скрывать это и считала себя же виноватой в своих молодых порывах. Весь день мой был поглощен тем, что делает Лев Николаевич, что ест, что пишет, что читает, в каком расположении духа и проч. Когда же его дома нет, я опять-таки живу его интересами: пойду в его кабинет, уберу все, пересмотрю в комодах его белье и вещи; перечитаю на столе его бумаги и стараюсь всеми силами войти в его умственный мир, понять его.

 

1863. РЕБЕНОК И ХОЗЯЙСТВО

 Чем дальше я переношусь в свои воспоминания, тем яснее они возникают в моей памяти. Но есть целые периоды моей жизни, которые в подробностях исчезли из моей памяти.

 После рождения моего первенца18 вся энергия моя сосредоточилась на нем, на его трудном физическом воспитании, на его болезнях и развитии. Все остальное было второстепенно. Для Льва Николаевича же первое было его творчество -- и все остальное было второстепенно; хотя еще одно дело, в совершенно уже другой области, а именно хозяйство -- занимало и увлекало его одно время очень сильно. Он накупал скотину, пчел, кур, все заводил в огромном количестве, пускал телят под коров, чтобы воспитать их крупными и красивыми, целыми днями летом пропадал на пчельнике, в лесу, за рекой, сидя в избушке в полном одиночестве, и сам огребая рои и сажая их. Жизнь пчел, как я уже писала раньше, так заинтересовала его, что одно время, летом, он только о них и говорил, читал книги о пчелах, заказывал особенные рамочные ульи и забывал весь мир. Часто я скучала одна дома без него, а то бегала за речку Воронку на пчельник и носила туда ему обед, или ходила вечером с ним пить чай. Приду, смотрю, Лев Николаевич с сеткой на голове что-то делает с пчелами и тотчас же начинает мне рассказывать, как он сажал рой, как крупную пчелу -- матку -- с маленькими крылышками он едва мог усмотреть, и она тяжело вползла в улей. Или скажет: "Посмотри и послушай, как гудят трутни".

 Наблюдал он особенно внимательно работниц-пчел и показывал мне, как они носят "колошки" -- что-то желтое на задних лапках. И кроме пчел -- ничто уже не интересовало его в жизни.

 Помню, раз приехал Фет, и мы отправились с ним вечером на пчельник, к Льву Николаевичу, пить чай. Был прелестный июньский вечер, и всюду виднелись на траве светлячки, блестя своим переливчатым зеленоватым светом. Лев Николаевич, который в то время мне обещал, когда будут деньги, купить такие же, как у моей сестры Тани, изумрудные серьги,-- взял в руки два светящихся жучка и, приставив шутя к моим ушам, сказал: "Вот тебе изумрудные серьги, чего же лучше?"

 Фету эта шутка понравилась, и он прислал мне вскоре потом стихотворение, кончающееся словами:

 

 "В моей руке твоя рука,

 Какое чудо.

 А на земле два светляка,

 Два изумруда" 19.

 

 Страсть к хозяйству у Льва Николаевича очень хорошо выразилась в письме его к моему отцу, Андрею Евстафьевичу Берсу. Он, между прочим, пишет:

 "Есть в Москве некто барон Шепинг. У этого барона есть удивительные японские свиньи... Я... видел у Шатилова пару таких свиней и чувствую, что для меня не может быть счастья в жизни, пока не буду иметь таких же".

 Дальше Лев Николаевич просил отца купить и прислать пару поросят, за которыми пришлет в Москву подводу и деньги.

 Впоследствии с заводом свиней произошли разные трагикомические события. Лев Николаевич нанял ходить за своими драгоценными японцами бывшего старшину, пропившегося и изгнанного, думая сделать этим ему одолжение. Но отставной старшина страшно обиделся и перестал кормить свиней. Одна за другой издыхала, Лев Николаевич недоумевал, предполагал эпидемические болезни, огорчался и ничего не уяснил. Впоследствии этот самый старшина говорил, что когда свинья еще пищит, он ей даст немного корма, а уж утихнет, так он мимо пройдет.

 Другой эпизод тоже очень огорчил Льва Николаевича: насолил он окороков и послал Алексея Степановича, своего человека, как самого надежного, в Москву, не сообразив, что скоро пост. Была оттепель, окорока все осклизли, испортились, дело подошло к масленице, кроме того, отделка была самая плохая, и никто не покупал ветчины. Так ее за бесценок куда-то и спустили, и Льва Николаевича это очень огорчило.

 В другом письме своем к моему отцу Лев Николаевич пишет подробно о своем хозяйстве. Это письмо уже позднейшее, 1865 года.

 "Кроме многих радостей жизни, которыми я пользуюсь, есть еще большая радость следить за расположением и улучшением растений и животных моих".

 Далее следует подробное описание того, что куплено, приобретено и разведено за последние три года. И при этом мечты о будущих доходах и об улучшении пород; о росте яблонь и вообще садов.

 В первый же год, т. е. в 1863-м году, Лев Николаевич насажал большой яблочный сад, говоря, что это для Сережи, который тогда родился.