Моя жизнь

Тогда я сказал: «Итак, все решено. Мне совершенно безразлично, если эта сумасшедшая река вздумает даже течь вверх по сосне — пусть себя течет, меня это не касается. Я поеду своей дорогой — по направлению к холму с соснами».

Я поскакал в этом направлении и через час благополучно вернулся в лагерь. Здесь выяснилось, почему эта странная река текла вопреки всем законам природы против своего течения. Оказалось, что я попал к берегам совсем другой реки, о которой раньше ничего не знал.

Глава XXV Джон Берроус

Как-то раз, когда я был еще в Лондоне и, как всегда, вечером зашел в библиотеку при Британском музее, библиотекарь протянул мне книгу и сказал:

— Вот произведение американского писателя, которое должно понравиться вам.

Это была новая книга Джона Берроуса «Летнее путешествие». Я прочел ее с напряженным вниманием и с непередаваемой радостью. С тех пор Джон Берроус стал одним из моих идеалов.

Прошло много лет. Я уже сам стал писателем. Мои рассказы, появившиеся в печати, вызвали оживленные толки в литературных кругах. Ричард Гильдер, издатель журнала «Сенчури», решил во что бы то ни стало познакомить меня с Джоном Берроусом и пригласил нас двоих к себе в гости.

Это был памятный для меня день. Я смотрел с восхищением на прекрасное лицо Джона Берроуса и думал про себя, как оно хорошо гармонирует с классической красотой его произведений. Со мной он был холодно вежлив. Я не упрекал его за это. Мне даже казалось естественным, что прославленный писатель ведет себя так по отношению к своему младшему собрату. Мои же чувства к нему были — преклонение и глубокое уважение.

Прошло немного времени, и к моему несказанному удивлению, Джон Берроус вдруг обрушился на меня и одного из моих юных товарищей по работе с чрезвычайно резкой и несправедливой критикой на страницах журнала «Атлантик Монсли». Настолько несправедлива и несдержанна была эта длинная статья, что мне непонятно было, как редакция журнала пропустила ее в печать.

Сразу же, как только я прочел статью, я сказал своему другу:

— На такие вещи не следует отвечать.

Потом ко мне стали приходить письма и телеграммы от моих друзей-писателей и ученых. Все они в один голос говорили: «Не отвечайте ни слова на эти несправедливые нападки, по крайней мере сейчас».

Газетные репортеры осаждали меня в надежде получить сенсационную статью.

Я же отвечал всем и каждому:

— Мне нечего сказать.

Я говорил это с усмешкой, затаив в сердце боль.

Потом произошло любопытное событие.

Андрю Карнеги устраивал званый обед для пятидесяти выдающихся писателей Нью-Йорка. Хамлин Гарланд и Кларенс Стедман — из числа приглашенных — заехали за мной, чтобы отправиться на банкет всем вместе.

Хамлин прежде всего спросил:

— Что ты предпринимаешь по поводу нападения дяди Джона?

— Ничего, — ответил я.

— Как это ничего?!

— Очень просто: критика слишком резка и тем самым опровергает себя.

— Вот это хорошо! — не унимался Хамлин Гарланд, и его поддерживал Стедман. — Все это хорошо, если рассуждать вообще, и, может быть, сошло бы в том случае, если бы дядя Джон был никем, но ведь всем известно, что он восседает на Олимпе, и то, что он скажет, облетит весь мир. Кто-то должен на это ответить — он напал так нехорошо, так жестоко. Хочешь, я возьму это на себя?

— Это твое дело. Поступай как знаешь. Я же остаюсь при своей точке зрения и не хочу тебя на это уполномочивать, так же как и сам не буду ничего предпринимать. В конце концов победа все-таки будет на моей стороне.

Мы продолжали толковать, пока наша машина не остановилась перед подъездом особняка Карнеги на углу Пятой авеню и Девяносто первой улицы.

Поздоровавшись с хозяйкой и хозяином дома, я заметил в глубине зала небольшую группу людей, оживленно о чем-то беседовавших. Все они были совсем седые. Это были Марк Твен, Вильям Дин Хауэльс и Джон Берроус. Как я потом узнал, они говорили обо мне. Я повернулся к Гарланду и сказал:

— Ну, дружище Хамлин, теперь я иду в атаку. Оставайся здесь и посмотри, что выйдет.

Я подошел к группе беседовавших и приветствовал их общим поклоном. Со всеми тремя я был уже давно знаком.

Хауэльс и Марк Твен дружественно пожали мне руку. Берроус же повернулся спиной и стал притворно внимательно рассматривать какую-то небольшую картину на стене.

Я подошел к нему и сказал:

— Бросьте, дядя Джон, зачем нам в прятки играть?

Хауэльс, мягкий и кроткий человек, испугался, что разыграется скандал, и поспешил уйти. Марк Твен задорно поднял голову, весь обратившись в слух.

Берроус понял, что путь к отступлению отрезан. Он сильно покраснел и произнес, запинаясь:

— Послушайте, Сетон, надеюсь, вы не принимаете это за личную обиду и не сердитесь на меня?

— Я не понимаю, о чем, собственно, речь идет.

— Ну да, как же! Ведь вы знаете?

— О чем я знаю? — как ни в чем не бывало спросил я.

— Знаете о том, что я раздраконил вас в Атлантик Монсли».

— На самом деле?

Берроус продолжал:

— Поверьте, что там не было ничего личного, это просто критика академического характера.

— Я крайне удивлен…