Моя жизнь

А затем встал вопрос, повезем ли мы пьесу в Лондон. Ларс сказал: «Непременно». Я посоветовалась с Дирком и Тони. «Наверное, не стоит, — засомневались они. — То, что хорошо для Гилдфорда, не подойдет для Лондона».». Я поговорила с Майклом Редгрейвом, и он согласился показать пьесу в Лондоне. Наконец-то исполнилось мое желание приехать в Лондон и играть в Уэст-Энде. «Жанна на костре» была ораторией, поэтому ее я в расчет не принимала.

Я вернулась в дом Дирка. Он спал, поэтому я оставила ему записку: «Я очень непослушна. И не следую Вашим советам. Еду в Уэст-Энд со спектаклем».

Мы выступали в театре «Кембридж» восемь месяцев. Впоследствии Дирк и Тони говорили: «Больше не спрашивай у нас советов. Мы же отговаривали тебя от Лондона, у нас ты могла бы выступать вечно».

Отчасти лондонский успех объяснялся тем, что многие зрители помнили меня по фильмам. «Она ведь играла в «Интермеццо» и «Касабланке», — рассуждал кое-кто. — Неужели она все еще играет? Должно быть, ей сейчас лет сто». Поэтому многие приходили из любопытства. А первый раз охотник за автографами порадовал меня, сказав: «Вы любимая актриса моей матери», когда мне самой было двадцать лет.

Во время лондонских гастролей у нас произошло удивительное событие. Однажды вечером в конце ряда пустовали два кресла, но, как только погас свет, вошла пара и заняла их. Тут же билетер прошептал: «Неужели это королева? Наверное, это она». Возбуждение быстро передалось за кулисы. Не было никаких предварительных звонков в театр, никаких объявлений, не было полицейских или охраны. Не войдет же королева просто так, чтобы сесть на свободное место? Или войдет и сядет?

Менеджер связался с Эмили Литлером, владельцем театра, тот сразу позвонил в Букингемский дворец и поговорил то ли с секретарем, то ли с дворецким. Ему сказали: «У королевы выходной день. Раз в месяц королева может делать все, что ей заблагорассудится: рано ложиться спать, принимать друзей и так далее».

Конечно же, Эмили Литлер на всякий случай вызвал репортеров. А в антракте он сопровождал королеву и ее фрейлину в отдельную небольшую комнату. Королева очень мило сказала: «Передайте труппе, что я не приду за кулисы, потому что сегодня я не работаю. Это мой свободный вечер, просто скажите, что мне очень понравилась пьеса».

Она оставалась в зале до самого конца, и нам было очень приятно, что свой свободный вечер королева провела с нами.

Эти дни запомнились мне по многим причинам. Но главной из них был приезд из Рима Пиа. Она привезла с собой на несколько дней детей. Я сразу же повела их смотреть пьесу. Когда мы вернулись домой, Пиа ушла ненадолго прилечь в спальню. Но дверь была открыта, и она могла слышать, как я пытаюсь объяснить детям пьесу. Мы дошли до слова «rapier», которое я каждый вечер произносила на сцене. «Что значит «rapier»?» — спросили дети. «Это громадное чешуйчатое животное с длинным языком, оно высовывает язык и схватывает им на лету мух».

Они широко раскрыли глаза, так им стало интересно. Вдруг я услышала голос Пиа, доносящийся из спальни: «Мама, это совсем не то. Не забивай им голову этой чепухой. То, что ты говоришь, не имеет никакого отношения к этому слову. Это не животное, а меч».

Боже! А я все время произносила на сцене «Rapier», считая, что речь идет о животном с длинным языком.

Да, в моем английском еще были пробелы.

В лондонском театре тех дней меня больше всего, пожалуй, беспокоило стремление к жестокости. Все эти сердитые молодые люди пугали меня. Конечно, садизм и извращения составляют неотъемлемую часть жизни, но мне казалось, что эти художники вытаскивают на свет божий редкие случаи — и делают это, чтобы добиться сенсации. Большинство людей, по-моему, самые простые, обычные существа, они, может быть, не всегда добросердечны, но и не жестоки до такой степени. Возможно, именно по этой причине я и выбрала Тургенева: в его героях совершенно отсутствовала жестокость, а если и встречалась, то лишь в мыслях.

И все же это пока еще был золотой век для английских молодых актеров, писателей и режиссеров.

Когда я теперь оглядываюсь назад, то понимаю, что уже тогда могла услышать сигналы опасности. Театр уводил меня от Ларса, от Жуазели на долгие месяцы. Для семейной жизни это было губительно. Не зря, поддавшись предчувствиям, я напоминала Ларсу о нашем обещании уезжать летом вдвоем на остров. Но пока я старалась загнать эти мысли вглубь.

Глава 24 [19]

...Из-за болезни Изы — у нее обнаружили сколиоз — Ингрид не работала целых полтора года. Исключением стали лишь те две недели, когда она снималась в телевизионном фильме по пьесе Жана Кокто «Человеческий голос».

Ларс был очень одинок. Весь тот долгий период, который я провела в Риме и во Флоренции, я с ним почти не виделась. Но именно у Ларса возникла идея снять «Человеческий голос». Контракт был подписан задолго до того, как мы узнали, что Изе придется ложиться на операцию.

Монолог Зкана Кокто, вложенный в уста одинокой женщины, говорящей по телефону со своим возлюбленным, — шедевр драматического искусства.