Моя жизнь

Машина, которая должна была отвезти меня домой, еще не пришла. «Не волнуйся, — сказала я Гриффу. — Я еще побуду в театре, полюбуюсь им». Меня вдруг охватило какое-то странное чувство. Я решила, что надо посидеть в пустом зале, в бархатном кресле в пятом ряду, еще раз посмотреть на канделябры, громадный занавес, позолоченные фигуры, — может быть, это была моя лебединая песня. Наверное, я, как всегда, сгущала краски. Однажды Грифф сказал обо мне: «Каждый раз когда Ингрид ложится в клинику, она собирается умереть и ужасно разочаровывается, если у нее это не вышло».

«Уже поздно, — продолжал звать меня Грифф. — Почему ты не идешь домой? Я вызову такси». Но мне не хотелось уходить. Если я уйду, глава закончится. Поэтому я продолжала сидеть и смотреть, как рабочие разбирают и уносят декорации. Потом они вернулись, стали все мыть, чистить, и меня поразило, что теперь я наблюдаю их работу. Подошел управляющий театром. Мы немного поболтали. Он заметил: «Не уверен, что в истории «Хеймаркета» еще раз повторится случай, когда на каждое представление будут распроданы билеты на все места. Мы могли бы показывать ваш спектакль годами».

Он рассказал мне о том, что на спектакль приехала группа японцев, не понимавших ни единого английского слова. Они знали Ингрид Бергман только по дублированным на японский язык фильмам, а теперь им захотелось услышать мой голос. И они просидели весь спектакль, слушая его.

Я пробыла в театре до самого закрытия. В воскресенье поставят новые декорации, а в понедельник начнет свой тур новый спектакль. Будто тебя здесь и не было. Но я знала, что моя жизнь завершается фильмом «Осенняя соната» и пьесой «Лунные воды». Да, я могу еще сниматься в кино, играть на сцене. Но если даже мне не придется этого делать, меня вполне устроит такой финал.

Когда я пошла к доктору, он опять нашел у меня опухоль.

— Срочно в клинику. Нельзя терять ни минуты, — сказал он.

— Ну, нет, — ответила я. — Я работаю по шесть дней в неделю, давая восемь изнурительных представлений. И это продолжается уже шесть месяцев. Поэтому я съезжу отдохнуть на пару недель во Францию. А потом вернусь сюда.

Итак, я уехала отдыхать. Валялась на солнце, плавала в бассейне, веселилась с Гриффом и Аланом Бёрджессом. Поскольку я во всем люблю порядок, то решила отдать Алану все вырезки из газет, записки, дневники, с тем чтобы он мог продолжать работу над книгой. Затем я вернулась в Лондон на операцию. После нее начались сеансы облучения.

Пожалуй, единственным, что меня расстроило в тот момент, была отмена моих гастролей по Америке со спектаклем «Лунные воды». Один из друзей посоветовал мне сослаться на усталость. Но как я могла допустить, чтобы мой продюсер Луис Майкле после всех организационных передряг получил телеграмму о том.

что я не приеду на гастроли из-за усталости. Я написала ему письмо, где изложила всю свою историю. Потом я решила, что мне нужно повидаться с ним и тогда уж он мне поверит. Поэтому я позвонила ему и предложила приехать в клинику.

— Я знаю, что ты не отказалась бы от гастролей просто из-за того, что передумала, выбрала что-то получше или устала, — заметил он. — Мне говорили, что ты больна. Просто толком никто не мог сказать, что с тобой.

Он засунул письмо в карман: —Я не буду его читать. Положу в сейф.

Через некоторое время он связался с Роджерюм Стивенсом, главой Кеннеди-центра в Вашингтоне, после чего тот заявил: «Я могу сообщить только одно; Ингрид Бергман больна». С этого, я полагаю, и начались разговоры о том, что у меня рак.

Руководствуясь присущими ей принципами симметрии и порядка и будучи уверенной, что ее карьера, а возможно, и жизнь, близится к концу, Ингрид хотела, чтобы ее последнее появление перед публикой было если уж не эпическим, то по крайней мере почетным. Ее необычайно порадовали лестные отзывы об «Осенней сонате». Наконец-то критика всех стран признала, что и фильм, и игра Ингрид и Лив были превосходны. Даже обычно уничижительная шведская пресса оказалась единодушной в своей высокой оценке картины.

В США Стэнли Кауфман писал в «Нью рипаблик»: «Игра Ингрид Бергман потрясает. Все прошедшие десятилетия мы обожали ее. Но не многие из нас считали ее выдающейся актрисой. В руках мастера она поднялась до истинных высот». «Крисченс сайенс монитор»: «Выдающееся исполнение»: «Ньюсуик»: «Самая сильная вещь из всего, что мы можем припомнить с тех пор, как Голливуд заманил ее к себе»: «Ньюс-дейли»: «Безупречность, достигающая совершенства»: «Тайм»: «Первоклассно!». Все были единодушны в мнении, что полуночный драматический диалог Лив и Ингрид войдет в разряд классических эпизодов в истории кино.

К общему хору похвал присоединилась и лондонская пресса. «Таймс»: «Сила, которую редко демонстрирует кино»: «Обсервер»: «Никакого сравнения с тем, что она играла раньше»: «Санди телеграф»: «Власть игры, которая не дает перевести дыхание».

За этот фильм Лив и Ингрид завоевали приз нью-йоркской критики и самую престижную итальянскую премию «Донателло».