Моя жизнь

Ингрид заковали в гипс, но муравьев запретили. И практически вся целостность эпизода была «потеряна» в той камере пыток, что известна в киномире под названием «монтажная студия». А отношения между Сальвадором Дали и Дэвидом Селзником быстро охладели.

Журнал «Тайм» писал: «Ловкость и острота Хичкока, мастерство его камеры подняли «Завороженного» над рутиной голливудских боевиков». Газета «Нью-Йорк геральд трибюн» добавляла: «Игра Ингрид Бергман и Грегори Пека заставляет испытать психическое потрясение».

Фильм принес много денег. Так много, что Дэвид Селзник почти сразу же начал собирать команду для второго «фильма ужасов» Хичкока, «Дурная слава». Дэвид продал «РКО» свой состав, в который входили Хичкок — режиссер, Бен Хект — сценарист и Кэри Грант и Ингрид Бергман — исполнители главных ролей. Дэвид получал 800 000 долларов и 50 процентов прибыли. Поскольку фильм принес 8 миллионов долларов, все, конечно, были счастливы.

Кэри Грант играл американского тайного агента, который подозревает Ингрид, дочь разоблаченного нацистского шпиона, в недостаточной лояльности. При этом она влюблена в Кэри. И вот, чтобы доказать свой патриотизм, она выходит замуж за известного злодея Клода Рейнса и помогает Кэри раскрыть секрет всегда запертого винного погреба. В бутылках, ко всеобщему удивлению, обнаруживается почти невероятное содержимое — уран. Камера скользила сверху вниз — с люстры переполненного зала к драгоценному ключу, крепко зажатому в руке Ингрид, танцующей с Кэри Грантом. Это, пожалуй, один из самых импозантных кадров в импозантной карьере Хича. Но использование урана в качестве основного сюжетного (звена в тот момент, когда уже была взорвана первая атомная бомба, привлекло внимание ФБР. И хотя Хичкок, широко открыв глаза, оспаривал свой особый интерес к этим «отвратительным химикатам», джентльменов из службы безопасности, которые держали его под наблюдением в течение нескольких недель, ему развеселить не удалось.

У Хичкока была своя техника обхождения с истэблишментом. Он испытал наслаждение, когда перехитрил цензуру, отпустив для поцелуя Кэри и Ингрид в пять раз больше экранного времени, чем то предписывалось офисом Джонсона.

Поцелуй мог длиться только три секунды. Мы целовались, потом немного разговаривали, расходились в разные стороны, опять целовались. Потом нас разъединял телефон, но мы опять двигались друг к другу, обходя его. Словом, поцелуй возникал все время. Но цензоры не могли вырезать или сократить эту сцену, потому что каждый раз наш поцелуй длился не более трех секунд. Кроме того, мы то слегка покусывали друг другу кончики ушей, то целовали друг другa в щеку; сцена поцелуя казалась бесконечной и произвела в Голливуде сенсацию.

Фильм «Дурная слава» положил начало длительной дружбе между Кэри Грантом и Ингрид. Вскоре после съемок Кэри произнес бессмертную фразу: «Думаю, что Академии следует учредить специальную ежегодную премию для Бергман, независимо от того, снимается она или нет!»

После «Дурной славы» начались долгие переговоры о роли, которую Ингрид ждала годы.

Жанна д’Арк всегда преследовала меня. Я даже не знаю точно, откуда возникло это глубокое влечение, может быть, надо вернуться назад, в мои детские Мечты. Во всяком случае, когда Дэвид Селзник прислал мне ту телеграмму в самом начале войны, я была на седьмом небе от счастья. Но затем, когда в жизнь все больше вмешивалась война, Дэвид, конечно, не счел то время подходящим для картины. Тем не менее каждый раз, когда я оказывалась на коктейле, где присутствовал кто-то из режиссеров или продюсеров, я подходила к нему и говорила: «А как насчет Жанны д’Арк?» Но ничего утешительного я не слышала. Никто не хотел и думать о Жанне. Так шло время, все затихло, но я никогда не теряла надежду.

И вот как-то раз у меня, в Голливуде, раздался звонок от Максуэла Андерсона из Нью-Йорка. Я ничего не знала о Максуэле Андерсоне, кроме того, что он драматург. Я даже не представляла, как он мог выйти прямо на меня, минуя моего агента. Но в трубке звучал его голос, и этот голос сказал:

— Я написал пьесу, и я просто интересуюсь.... я знаю, что вы снялись во многих фильмах, но я просто интересуюсь, не захотите ли вы сыграть в пьесе на Бродвее?

— Да, конечно, я ведь люблю сцену. А о чем ваша пьеса?

— О Жанне д’Арк, — ответил он, и я чуть было не выронила трубку.

— О Жанне д’Арк?! Господи, пришлите мне ее немедленно. Я, разумеется, сначала должна прочитать ее, иначе, если я приму ваше предложение, не зная пьесы, все решат, что я сумасшедшая. Но я почти клянусь, что буду участвовать в спектакле. Умоляю, пришлите ее поскорее. Меня очень волнует эта идея.

Он тоже разволновался, почувствовав мое состояние, и сказал:

— Мисс Бергман, я сам привезу пьесу в Калифорнию, как только смогу.