Моя жизнь

Я спрашивал себя, интересуется ли кто-нибудь всерьез этими записями, или они, как и установленные Канетти правила телефонного общения, — обычное важничанье, если говорить, отбросив уважение. Его образ включал элементы, несовместимые только на первый взгляд, — самодовольство, которое он не мог скрыть, и пафос одиночества, в котором он, очевидно, искал убежища.

Во время наших частых встреч в декабре 64-го Канетти еще считали в Германии аутсайдером среди аутсайдеров. Вышли лишь немногие его книги, да и они не нашли широкого читателя. Все многочисленные немецкие и австрийские премии, которыми почтили Канетти, не говоря уже о Нобелевской премии, были еще впереди. Ему еще не выпала роль светского провидца, которую он играл позже с почти несравнимой харизмой, в Германии еще не осознали силу, заставлявшую объединяться его приверженцев в секту, силу, что исходила от творчества и личности этого писателя.

Мы распрощались в высшей степени сердечно. Канетти, конечно же, надеялся, что привлек нового члена в свою общину, которая росла в то время очень медленно. Несомненно, я попал под влияние его харизмы, по крайней мере на первых порах. Но это влияние, поначалу столь сильное, с годами явно слабело, и на то были свои причины. Мы встречались еще несколько раз, но эти отношения не превратились в дружбу.

В 1967 году я подготовил сборник, в котором хотел объединить суждения и комментарии многих писателей, журналистов и философов о Генрихе Бёлле. Как всегда в таких случаях, было немало и согласий, и отказов. Не смогли участвовать Ясперс и Хайдеггер, но и согласием ответили многие — от Адорно и Рудольфа Аугштайна до Лукача и Людвига Маркузе, Мартина Вальзера и Цукмайера.

Я попросил и Канетти высказаться о Бёлле, пусть даже совсем кратко. Ясперс написал мне, что он не прочитал ни строчки Бёлля и, «чтобы сделать вообще хоть что-нибудь, следует ограничиться тем, что имеет существенное значение для человека». Похоже, но совершенно другим тоном, ответил мне Канетти. В его письме было сказано: «Я оказался в неприятном положении невежды, недостаточно занимавшегося творчеством Бёлля. Мне, собственно, следовало бы постыдиться семи миллионов его читателей, которые знают Бёлля лучше, чем я». Ирония была очевидна: Канетти хотел намекнуть, что я предложил ему тему, недостойную его.

После почти эйфорической начальной фазы наши отношения заметно охладели, тем более что Канетти был недоволен моей первой критической статьей о небольшом, поэтичном и прелестном томе его прозы под названием «Голоса Марракеша». Он сказал мне, и не без оснований, что я похвалил его второстепенную работу, не уделив внимания основным. Со времени моей неудачной попытки уговорить Канетти написать небольшую статью о Бёлле прошло более шести лет, я стал руководителем отдела литературы во «Франкфуртер Альгемайне». Приближалась сотая годовщина со дня рождения Гуго фон Гофмансталя, которую я хотел отметить в газете. Несмотря на отказ, полученный в 1967 году, я осмелился еще раз обратиться к Канетти в надежде, что уж Гофмансталь, в отличие от Бёлля, окажется темой, соответствующей его требованиям. Я обратился к Канетти, насколько помню, с письмом, выдержанным в подобострастном тоне. Признаюсь, его быстрый ответ ошеломил меня. Он, писал Канетти, только что вернулся из своего «сельского убежища» в Лондон и нашел здесь мое письмо: «Оно меня порядком удивило. Я думал, Вы знаете, что я не пишу для газет. ‹…› Я могу писать только то, что должен писать сам, и не принимаю предложений извне — написать что-либо. Должен только посмеяться над представлением о том, что я пишу по поводу какого-то 100-летия. ‹…› Да к тому же о Гофманстале, который для меня никогда ничего не значил, оценку которого я, напротив, считаю безмерно завышенной!»

Я хотел было напомнить Канетти о том, что уж Гейне-то и Фонтане часто писали для газет, как, впрочем, и Дёблин и Музиль. Но в конце концов мне показалось более правильным отказаться от переписки на эту тему и на тему творчества Гофмансталя. Я предпочел написать о двух томах его большой автобиографии — о «Спасенном языке» (1977) и «Факеле в ухе», вышедшем в 1980 году. В этих критических статьях я, конечно же, сказал, что автобиография Канетти благодаря ее литературным и человеческим достоинствам оставила далеко позади большинство, да нет, почти все книги на немецком языке, опубликованные в то время.