Моя жизнь

Вот паровоз загудел, захрипел и, провожаемый воплями, потащил наш состав по направлению к Москве. Я увидел плачущую мать, окруженную ребятишками, а в стороне молоденькую девушку в пестром ситцевом платочке…

Помахав мне рукой, она отерла слезу и, подойдя к матери, стала ее утешать. Это была моя невеста — Вера.

Я отошел от двери, сел на нары и глубоко задумался. Невесело было на душе. В Туле осталась мать с кучей малолетних детей. Что они будут делать, как жить?

Думалось и о Вере — милой, веселой девушке. Сдержит ли она слово? Будет ли ждать пять долгих лет?

Думалось и о том, что ждет меня впереди. Нудная ли казарменная муштра или работа в войсковой оружейной мастерской, как обещали в Туле?

Все эти размышления утомили меня, и я уснул. Разбудили меня товарищи, когда эшелон наш подъезжал к Москве.

В вагоне царило возбуждение: стало известно, что нас везут в Петербург — столицу Российской империи.

Служить в Петербурге казалось заманчивым, и я повеселел. Мы шутили, резались в «дурака», пели песни.

В Петербурге нас рассортировали и направили в разные части. Я с несколькими солдатами-туляками попал в Ораниенбаум, где была офицерская школа и квартировала стрелковая часть. Дорогой мы узнали, что в Ораниенбауме при офицерской школе есть оружейные мастерские, и надеялись, что нас как мастеровых направят туда.

Но в Ораниенбауме нас постигло горькое разочарование. Сгоняли в баню, выдали обмундирование и поместили в унылые, темные, сырые казармы. На другой же день началась обычная солдатская муштра. Огромный плац около здания школы был местом наших учений. Чуть свет раздавались громкие выкрики: «Смирно! Шагом марш! Кругом!..»

Научившись ходить строем, мы маршировали по широкому полю и горланили старую солдатскую песню:

Солдатушки, бравы ребятушки,
Где же ваши жены?
Наши жены — ружья заряжены.
Вот где наши жены!

Оружейная мастерская, о которой мы мечтали по дороге в Ораниенбаум, была рядом, но попасть в нее оказалось нелегко.

После того как мы, новобранцы, прошли положенную выучку, нас стали учить стрельбе. Стрельба велась из винтовок, но иногда баловали и стрельбой из пулемета. Пулеметы в то время только появились, и нам было очень интересно познакомиться с ними. Но стрельба из пулеметов оказалась настоящим мучением. Эти машины были очень несовершенны и часто отказывали.

Однажды пулемет испортился так, что и механик не мог его починить. Офицер, руководивший ученьем, долго ходил около механика, курил и спрашивал: «Скоро ли?»

Когда тот заявил, что не может исправить пулемет, офицер начал кричать и ругаться самыми непристойными словами.

Наконец, убедившись, что его брань положения не изменит, офицер прогнал механика и быстро зашагал к начальнику полигона.

Мне почему-то казалось, что пулемет можно исправить. Я догнал офицера и взял под козырек.

— Ваше благородие, разрешите разобрать пулемет, может, я починю?

Тот недовольно взглянул на меня и, ничего не ответив, махнул рукой. Я истолковал этот жест как разрешение и, вернувшись к пулемету, стал разбирать его, ища повреждение.

Повреждение оказалось серьезным. К тому же под рукой не было нужного инструмента. Товарищи, желая мне помочь, сбегали в мастерскую и принесли все необходимое. Не прошло и часу, как пулемет был исправлен, и мы дали очередь по мишени.

Услышав стрельбу, офицер вернулся и подошел прямо ко мне.

— Ты починил?

— Так точно, — ответил я смущенно.

— Как фамилия?

— Дегтярев Василий Алексеев, — ответил я вытянувшись.

Офицер, очевидно, доложил о происшествии с пулеметом начальнику полигона Филатову, и это решило мою судьбу.

В тот же вечер я был вызван к полковнику Филатову. Узнав, что я оружейный мастер, он тут же отдал приказ о моем переводе в опытную мастерскую.

В опытной мастерской

 На другой день с волнением и трепетом я переступил порог опытной мастерской. Она поразила меня чистотой и обилием света. Работать в этом просторном, свежеокрашенном помещении после тесного, закопченного заводского цеха казалось мне счастьем.

Меня представили бритому, коренастому мастеру, очень походившему на татарина, но носившему фамилию Елин. Он осмотрел меня бойкими черными глазами и быстро заговорил:

— Что можешь делать? Сверлить, строгать умеешь? Станка, машина знаешь?

Я так же быстро кивал головой.

Елин подвел меня к широкому верстаку и поручил починить винтовочный затвор, очевидно, решив проверить, к чему я годен.

Разобрав затвор, я увидел что повреждение пустячное, и, быстро его исправив, доложил мастеру.

Тот не поверил. Оказалось, что передо мной этот затвор уже чинил один мастер, но так и не доделал. Елин считал повреждение серьезным, думал, что мне придется повозиться с ним до вечера, и очень изумился, когда я доложил о починке затвора через каких-нибудь тридцать минут.

Осмотрев его, он подозвал к себе нескольких мастеров и показал им затвор. Все признали работу добротной, и я был принят в их среду как равный.