Моя жизнь – борьба. Мемуары русской социалистки. 1897–1938

Собрание представителей Циммервальдского движения было созвано в Петрограде, на котором все русские, присоединившиеся к движению, могли обсудить стокгольмскую инициативу. На этом заседании, помимо Гримма и меня, были делегаты от меньшевиков, возглавляемых Мартовым, от эсеров-интернационалистов, от Бунда, польских, румынских и литовских социал-демократов, от большевиков и частично от русских социал-демократов. Последнюю группу представляли Троцкий, Рязанов и Урицкий, большевиков – Ленин и Зиновьев. Существовало два основных мнения: одно – за участие, другое (мнение большинства) – за бойкот конференции. И хотя сама по себе я была против участия, я не считала, что русские делегаты одни имеют право решать этот вопрос. Гримм и я выступили с альтернативным предложением: созвать Третий съезд Циммервальдского движения (в соответствии с нашим решением в Кинтале), который состоялся бы перед Стокгольмской конференцией. Это предложение было в конце концов принято.

Во время обсуждения этого вопроса Троцкий был особенно враждебно и агрессивно настроен по отношению к примиренческой позиции и заходил гораздо дальше в своих нападках на нее, чем большевики, которые внутри Циммервальдского движения всегда составляли левое крыло, тогда как Троцкий представлял центр.

Этот психологический нюанс со стороны Троцкого позабавил меня, и, когда мы с Лениным уходили с заседания, на котором остальные делегаты были все еще заняты обсуждением, я спросила его:

– Скажите мне, Владимир Ильич, в чем разница между большевиками и Троцким? Почему он держится в стороне от вашей группы и создает другой документ?

Ленин казался и удивленным и раздосадованным моей наивностью, возможно, потому, что он подозревал, что я пытаюсь поддразнить его.

– Вы что же, не знаете? – резко ответил он. – Амбиции, амбиции, амбиции!

В течение этих недель со времени моего возвращения в Россию я встречалась с Троцким довольно часто, так как он, подобно мне, еще не был членом ни одной из главенствующих социал-демократических фракций. И хотя он когда-то был связан с меньшевиками, с тех пор он основал новую, свою, фракцию. В это время он стоял обособленно и от большевиков, и от меньшевиков, которые возвратились в Россию раньше его. Его поездка из Соединенных Штатов, где он во время революции работал в русской газете, была прервана кратким интернированием в Канаду, и после проволочек, которые не давали ему сыграть свою роль в решающих событиях тех первых месяцев, он прибыл в Петроград в дурном расположении духа. И хотя он присоединился в августе к большевикам, когда между этой партией и некоторыми более мелкими революционными группами произошло слияние, в то время он все еще принадлежал к независимой группе, которая ставила своей целью объединение всех марксистов-интернационалистов и недавно стала выпускать в Петрограде газету. И большевики и меньшевики относились к нему с затаенной враждой и недоверием, возможно памятуя об острой полемике, которую он вел против них в прошлом, и отчасти, несомненно, из страха перед соперничеством с таким ярким писателем и оратором. Более чем любая другая фигура в русской революции Троцкий оказался способным поднимать массы силой своего революционного темперамента и блестящего ума. Но он не вызывал личных симпатий, или если и вызывал, то не мог долго удерживать их, особенно в близких отношениях среди друзей и товарищей. Его высокомерие было равно его талантам и способностям, а его манера проявлять его в личных отношениях часто создавала дистанцию между ним и людьми из его окружения, которая исключала и личную теплоту, и какое бы то ни было чувство равенства и сотрудничества.

В то время Троцкий был особенно резок, потому что он полагал, что его политические противники, чтобы держать его подальше от политической арены в России как можно дольше, не оказали достаточного влияния на власти союзников, которые держали его в заключении. Его трактовка казалась мне тогда неправдоподобной, но, получив впоследствии опыт общения с большевиками, я уже не так была уверена в невозможности этого. Большевики проявляли по отношению к Троцкому столько же ненависти, сколько и он питал к ним. И из-за его изоляции и того, как она повлияла на него, и из-за того, что мы с ним оба лелеяли надежду на объединение всех марксистов-интернационалистов, мы довольно часто встречались с ним в то время. Когда же события Октябрьской революции поглотили это объединительное движение, он отказался от этой идеи, выразив свое отрицание еще более резко, чем Ленин. На протяжении всей остальной своей карьеры Троцкому приходилось всячески стараться доказать, что он верный большевик и истинный ленинец.

Вскоре после принятия нами решения о созыве специального Циммервальдского съезда перед Стокгольмской конференцией произошло событие, которое сыграло непосредственно на руку военным министерствам союзнических стран и способствовало дискредитации Циммервальдского движения во всем мире.