Моя жизнь и прекрасная игра

На этот раз он сам полез на склад, чтобы лично удостовериться, что все проделано как надо. Всем нам Зе Порто отвел роль ассистентов. Мы притащили с собой кучу всяких мешков, пакетов и даже жестяных банок. Он каждый раз подходил к двери с доверху наполненным пакетом или банкой, передавал их нам и шел обратно с таким видом, словно это была его привычная работа. Признаться, я до сих пор не могу понять, почему никто нас там не увидел! Ведь если бы кто-нибудь появился около вагона и бросил взгляд на железнодорожные пути, нас наверняка застали бы на месте преступления. Мы напоминали муравьев, которые таскали в муравейник останки мертвого сверчка.

Когда Зе Порто в раздувшейся от орехов рубашке спрыгнул вниз, мы поняли, что на этот раз денег от проданной добычи нам хватит на полную футбольную экипировку. Воровская акция была закончена, но как объяснить родителям, откуда все это у нас? И как быть с таким огромным количеством орехов? Хранить их дома невозможно. Даже самые доверчивые родители удивятся, если их сын притащит домой полсотни или даже больше килограммов земляных орехов. Времени на размышление оставалось мало — надвигалась гроза, а нам хотелось побыстрее отделаться от добычи, чтобы еще до грозы вернуться домой.

Наш «мозговой трест» Зе Порто тоже думал. Между железнодорожными дворами и нашими домами тянулись невысокие лесистые холмы. Там, в пещерах, мы нередко устраивали игры. Эти холмы были для нас местом, где проходили ожесточенные спортивные баталии, или заброшенными островами, или, в нашем наивном детском представлении, стадионами, с «трибун» которых можно было наблюдать состязания по бегу и одновременно смотреть на проходившие мимо поезда. Зе Порто пришла мысль спрятать орехи в одной из пещер. Он тут же потащил нас к холмам. Мы добрались до места в тот самый момент, когда полил дождь. Самый маленький из нашей команды, не помню как его звали, залез в пещеру, а мы стали подавать ему пакеты и жестяные банки. Мальчуган принимал от нас орехи вдруг холм пришел в движение! Мы онемели от страха и кинулись прочь. Прежде чем мы пришли в себя и бросились отгребать руками, пустыми банками гору мокрой земли, холм осел, и нам стало ясно, что нашего товарища завалило в пещере.

Мы, как безумные, продолжали отгребать землю. Деревья вместе с грязью сползли вниз, их корни цеплялись за наши ноги. Потом на помощь с лопатами в руках прибежали мужчины. Мы стояли в глубоком молчании. Сердца у нас колотились так, что, казалось, вот-вот выпрыгнут из груди. Ливень не переставал. Наконец, несчастного откопали. Земляные орехи так и остались нашей тайной. Мальчуган упрятал их в самый дальний угол пещеры до того, как произошел оползень.

Один из мужчин завернул тельце в свой пиджак и понес. Все мы, словно на похоронной процессии, шли сзади. Происшедшее было для нас настоящей трагедией, ни у кого даже в мыслях не было сбежать или уйти домой. Наконец подошли к дому, где жил мальчуган, его мать выбежала в тревоге на улицу. Она пекла пироги, и ее черные руки были белыми от муки. Ей сообщили о несчастье, мужчина бережно опустил тело мальчика на маленькое крыльцо. Женщина закрыла лицо руками. По ним сбегали неровные ручейки слез. До сих пор у меня в ушах как обвинение всем нам стоят ее рыдания.

Когда я, промокший и дрожащий от страха, добрался до дома, меня ждал тяжелый разговор. Родители потребовали, чтобы я больше никогда не играл в таком опасном месте. Похищенные орехи так и остались нашей тайной. Каждый из нас понес наказание. До сих пор я вижу маленькое тело мальчугана, до сих пор слышу скорбные рыдания его матери, до сих пор у меня перед глазами стоит ее измазанное мукой черное лицо.

К многочисленным кошмарам, которые я переживал в то время, прибавился еще один. Мне снилось, что в момент обвала в пещере находился я, а не тот мальчуган; я пытался добежать до входа, который четко видел и который вместе с тем казался недосягаемым. Мои ноги разъезжались на скользком полу, а когда я почти добрался до спасительной щели, потолок вдруг рухнул и придавил меня. В рот, горло и еще глубже забилась пыль. Я вскакивал в постели со страшным криком. И, содрогаясь, тяжело глотал воздух.

Команда имени Седьмого сентября все же образовалась, обзавелась трусами и футболками, но бутс не было. Поэтому мы называли себя командой «босоногих». Это прозвище нам представлялось вполне удачным, до тех пор пока мы не обнаружили, что почти в каждом городском дворе имелась команда, экипированная так же, как и наша, и точно так же именовавшаяся.