Моя жизнь и стремление. Автобиография

Его родители подарили ему новые карманные часы. Его старые, в которых он больше не нуждался, висели на гвозде на стене. Их стоимость не превышала двадцати марок. Он предложил мне их купить, потому что у меня не было своих часов, но я отказался, потому что если я когда-нибудь куплю часы, то лучше новые. Конечно, это все еще оставалось спорным, потому что я должен был прежде выплатить свои долги.

Поэтому он сам предложил мне брать с собой его старые часы, когда я пойду в школу, так как я обязан быть пунктуальным. Я согласился и был ему за это благодарен.

Вначале, как только я возвращался из школы, сразу вешал часы на место. Иногда делал это позже; порой я держал их в кармане по несколько часов, замечая, что они не принадлежали мне, что не казалось недобросовестным, а скорее забавным. Наконец, я даже брал их с собой на день и вешал на место только вечером после возвращения домой.

Между нами не было по-настоящему дружеского или даже сердечного общения. Он терпел меня по необходимости и временами ясно давал мне понять, что ему не нравится делить со мной квартиру.

Затем наступило Рождество.

Сообщив ему, что проведу каникулы с родителями, я попрощался с ним, потому что хотел уехать сразу после школы, не возвращаясь снова на квартиру.

Когда последний урок закончился, я поехал в Эрнстталь, всего час поездом, так что не очень далеко.

Оставив у себя часы, я не подумал об этом в праздничной радости. Когда я их заметил, то не стал волноваться из-за того, что они у меня в кармане. Я не имел ни малейшего плохого намерения.

Тот вечер с родителями был таким счастливым. Я не ходил в школу, у меня было жилье, я получал зарплату.

Это было началом подъема. Завтра был бы сочельник. Сегодня мы начали готовить рождественские подарки.

Я говорил о своем будущем, о моих идеалах, которые для меня предстояли все в ярчайшем рождественском сиянии.

Отец грезил этим.

Мать была тихо счастлива.

Старые, верные глаза бабушки сияли.

Когда мы, наконец, пошли отдыхать, я долго лежал без сна в постели и размышлял.

Впервые я действительно осознавал свою внутреннюю неопределенность.

Я видел словно бы зияющие бездны позади меня, но ни одной перед собой в будущем, хотя мой путь казался трудным и тяжелым, но совершенно свободным: стать писателем.

Стремись к великим делам, но прозревай великое заранее! Постепенно выбрось, освободись от всех внутренних ошибок, которые были результатом неправильного воспитания, чтобы освободилось место для чего-то нового, лучшего, более правильного, благородного!

Размышляя об этом, я уснул, а когда проснулся, утро почти уже прошло, и мне пришлось пойти на рождественский рынок Хоэнштайна, чтобы сделать небольшие покупки для сестер.

Там я встретил жандарма, который спросил меня, не я ли учитель Май.

Когда я подтвердил, он потребовал пройти с ним в ратушу, в полицию для беседы.

Я пошел, совершенно ничего не понимая.

Сначала меня проводили в гостиную, а не в офис. Там сидела женщина и шила. Чья жена, прошу разрешения об этом промолчать. Она была хорошей подругой моей матери, ее одноклассницей и смотрела на меня испуганными глазами.

Полицейский приказал мне сесть и ненадолго вышел, чтобы доложить.

Женщина поспешно спросила меня:

«Вы арестованы! Вы это знаете?»

«Нет», — ответил я, до смерти напуганный, — «Почему?»

«Говорят, вы украли карманные часы у своего товарища по аренде! Если они найдут их у вас, вас посадят в тюрьму и уволят с должности учителя!»

Мои глаза ослепило вспышкой. Я чувствовал себя так, словно меня ударили дубинкой по голове. Я подумал о прошлой ночи, о своих мыслях перед сном, а теперь внезапно увольнение и тюрьма!

«Но не украл, а одолжил!» — запинаясь, пробормотал я, вытаскивая их из кармана.

«Они вам не поверят! Избавьтесь от них! Верните их ему тайно, но не позволяйте им обнаружить их у себя! Быстрее, да быстрее же!»

Моя тревога стала неописуемой. Единственная ясная, спокойная мысль спасла бы меня, но она так и не пришла.

Все, что мне нужно было сделать, это показать часы и сказать правду, и все было бы хорошо, но я уже был напуган, пришел в сильное волнение и повел себя как в лихорадке.

Часы исчезли, перешли из моего кармана в костюм, где их прежде не было, и как только это случилось, жандарм вернулся, чтобы задержать меня.

Я перескажу то, что произошло дальше, как можно короче!

Меня изводило отрицать, что я владею часами, но их нашли во время обыска. Итак, ложь погубила меня вместо того, чтобы спасти, она всегда так поступает, я был — вором!

Я был доставлен в Хемниц к следственному судье, провел рождественские каникулы под замком, а не с родителями, и был приговорен к шести неделям тюрьмы.

Защищался ли я и как, прибегал ли я к апелляции, протесту, к любому средству правовой защиты, прошению о помиловании или к адвокату, не знаю, не могу сказать. Те дни ушли из моей памяти, ушли полностью.