Моя жизнь на тарелке

— Ого? — удивленно вскрикивает Тамсин. — Выходит, антипатия далеко не взаимная.

— Не знаю, Тэм. (Я не знаю, не знаю, не знаю.)Жду тебя в шесть, договорились? В приглашении сказано «вечерние туалеты», так что подбери приличное платье. И парик не забудь.

— Увидимся! — хохочет Тамсин. — По крайней мере, бумажные платки не понадобятся, и без них грудь на нос лезет.

19

— А ты похудела, — с укором объявляет Тамсин еще в дверях. — Почему не сказала?

— Самую малость, и говорить не о чем. Телеграммой тебя извещать прикажешь?

— Все равно заметно, — обиженно говорит Тэм. — Особенно на лице.

— Через неделю свое наберу, не переживай. К тому же я все равно кажусь беременной. И срок побольше, чем у тебя.

— Это точно. — Тэм, повеселев, шагает через порог. — Ладно, что надеваем?

— Представь, я купила… кое-что. Господи, в дверь звонят. Наверное, Фло; она у меня второй день в няньках. Общество завсегдатаев ресторанов Ноттинг-Хилла в трауре.

И впрямь Фло. Сегодня сестрица облачена в нечто пурпурно-интимное (с виду ночная рубашка, но мы же благопристойные люди), отделанное кружевами цвета апельсина, в башмаки из телячьей кожи на платформе высотой с полфута и гигантскую накидку из меха… обезьяны.

— Кто самая преданная сестра всех времен и народов? — риторически вопрошает Фло и целует меня в щеку. — Да, я образец добродетели. Кстати, Эви не в курсе, что это значит.

— Как она? С крестин ничего о ней не слышала.

Фло вздыхает. Еще раз. Кладет ключи от машины в миниатюрный детский кошелечек. Каждый ее ноготок подмигивает мне анютиным глазком — по дороге Фло заехала к маникюрше.

— Эви в депрессии… по моей вине.

— Не может быть. Почему?

— Вчера она спросила, что такое «апартеид». Я ответила, а она выпала в осадок. (Я киваю сочувственно. Такое уже случалось несколько лет назад, когда я объяснила Эви значение слова «Холокост».) А помнишь, — отбросив тоску, смеется Фло, — в детстве тебе подарили пластинку «Отпустите Нельсона Манделу», а Эви — ей тогда лет двенадцать было — уговаривала тебя пожаловаться на магазин, потому что никакой манделы в конверте не оказалось?

Фло хохочет во все горло, и я не отстаю. Ну и повеселились же мы тогда. Обиженная за меня на весь белый свет, Эви упорно пыталась вытрясти из конверта манделуи приговаривала: «Неужели кто-то свистнул? Что хоть это за мандела такая?»

— Святая наивность, храни ее бог. Завтра же позвоню. — Я утираю слезы. Если детей своих забросила, так хоть сестру поддержу. — А тебе спасибо, Фло. Мальчишки наверху. Я их выкупала и вымыла головы шампунем от вшей…

— Гадость, — кривится Фло.

— Да уж. У Джека всего ничего было, зато у Чарли… кишмя. Смывать нельзя до утра, так что ты уж проследи, чтобы мальчишки не стаскивали полотенца с подушек.

— Господи, только Кейт не говори, — шепчет Фло. — Как разойдется — не остановишь. И трущобы припомнит, и туберкулез, и проказу. Ладно, пойду наверх, поиграю с ними. — Фло сбрасывает обезьянью накидку. — Хочешь, потом помогу с макияжем? Я тут одну классную книжку прочитала…

— Учту. — Предложение лестное, но полагаться на почерпнутые Фло из «классных» книжек знания опасно.

— Фу-ты ну-ты! — Фло топает платформами вверх по лестнице.

В гостиной меня встречает оценивающий взгляд Тамсин:

— Хорошо выглядишь.

— Не перехвали. Выпить хочешь? А я в ванную. Тебе, кстати, ванна тоже не помешает.

— Вместе залезем? — улыбается Тэм. — Думаешь, поместимся?

— Вряд ли. Отправляйся в детскую ванную. Где разноцветные пузырьки и пластмассовые утята.

— А-а… Джин есть?

Мы торжественно сдвигаем бокалы и расходимся по ванным.

Если не считать проблем с клеем для ресниц — в уголке левого глаза так и осталась белая крапинка, — с макияжем я справилась мастерски. Выгляжу… как раньше. Заорать, что ли, от радости?

Уточню, чтобы не разочаровывать вас. Превращение «гадкой жирной гусеницы в прелестную бабочку»я обожаю не меньше других, однако будем смотреть на вещи здраво. Я не усохла до восьмого размера; осталась, увы, шестнадцатого (или большого четырнадцатого, если верить этикетке на платье). Ноги у меня растут из прежнего места, а не из коренных зубов; локоны не падают роскошными волнами, хотя, конечно, жить в эру муссов для быстрой завивки — большое счастье. И все же я выгляжу вполне сносно, слегка жирновато, но сносно. При тусклом освещении меня, пожалуй, можно принять за раздобревшую и беременную Софи Лорен. В общем, я себе нравлюсь — зеленое платье, зеленые глаза, черные волосы, черные, противоестественно длинные ресницы и временно безупречная кожа, шелковистость которой подчеркивает крем-пудра от профессионала-косметолога.