Моя жизнь на тарелке

Беру малыша за ручку, веду в детскую, проделываю необходимую процедуру. Что может быть хуже смены подгузников чужому ребенку, особенно если «пи-пи» в подгузнике «много», по меткому определению Сэмми? Тем не менее я мужественно меняю памперс и обрабатываю нужные места салфетками с алоэ, изведя полпачки, не меньше.

Сияющий Сэмми протягивает мне пухлую ладошку (трогательно до слез) и чинно ведет меня вниз.

— Кушать хочешь? — спрашиваю. — Можно пообедать пораньше.

— Цаю, — гудит он сочным басом. Это дитя стало бы гордостью любого уэльского хора. — Цаю хоцу.

Случись такое впервые, я бы списала идиотское требование на юный возраст и предложила тарелку спагетти. Черта с два. «Цаю» у Сэмми означает именно чашку чаю. Какое мне, казалось бы, дело до пристрастия чужого ребенка к чаю или кофе? Но все равно действует на нервы. Что за мать накачивает свое двухлетнее дитя чаем?

Попытка не пытка. Проделываю свой обычный фокус:

— Может, лучше яблочного сока, Сэмми? Или молочка? А «Вимто» не хочешь?

Ответ Сэмми также не отличается от обычного:

— Цаю хоцу.

Эмбер, успевшая сварить кофе и отыскать в холодильнике черничный рулет, исполняет триумфальную пляску:

— У тебя получилось, получилось! Клара, ты ангел! Ну тебе-то легче, свои все-таки есть. А мне все эти грязные подгузники… Еще раз сменишь, если он опять?..

— Хотелось бы по очереди, Эмбер. Своих подтирать еще куда ни шло, а чужих так же противно, как и тебе, если честно.

— Цаю хоцу, — настаивает Сэмми.

Он устроился посреди кухни на полу и занялся расшнуровкой ботинок.

— Слушаюсь, сэр. — Вздыхаю, ставлю чайник на огонь и иду в кладовку за игрушками. — Посмотри-ка, что тут есть. — Я сваливаю деревянные кубики, кивающую собачку и стопку книжек-раскрасок на пол. Сэмми уже избавился от ботинок и перешел к носкам. — Ты поиграй, а мы с тетей Эмбер поговорим, ладно? Печенье хочешь?

— Цаю хоцу! — возмущается Сэмми. — Цаю!

— Подождешь, — цежу я сквозь зубы. — Не велика птица.

— О-о-о беда, — хнычет Сэмми.

Нянька у него преклонных лет, что сказывается на словарном запасе ребенка.

— Подожди минуточку.

Совершив маневр вокруг стола, я устраиваюсь напротив Эмбер; та во все глаза смотрит на Сэмми.

— Ни-ког-да! — торжественно клянется она. — Никогда не заведу детей. Только представь — появится на свет второй Сэм. Мой собственный! Плоть от плоти моей. Его ж любить придется. Да у меня разрыв сердца будет.

— Своего ребенка ты будешь любить каким угодно. Даже не заметишь, что он урод.

— Вот еще. Глаза-то у меня и после родов на месте останутся.

Дискуссию эту мы с Эмбер ведем регулярно. Эмбер утверждает, что фотогеничное дитя было бы ей дороже и ближе уродливого. Я уверяю ее в обратном — исключительно из упрямства, поскольку и сама не убеждена в том, что говорю. Своих мальчишек я изучала с немыслимой дотошностью и нашла, что они совершенны от макушек до мизинчиков на ножках. С другой стороны, они ведь мои.

— Ты сама отлично понимаешь, Клара, — бубнит Эмбер, запихивая в рот четвертый кусок рулета, — что свихнулась бы, если бы родила урода.

— Да я бы и не заметила. Разве что ты мне сказала. Сказала бы, Эмбер?

Эмбер задумчиво перемалывает рулет.

— Мы тебе обещали, что скажем, помнишь? Еще до рождения Чарли. Но ты после родов совсем спятила на почве материнства, — правда, он у тебя был просто прелесть.

— Он и сейчас прелесть.

— Само собой. Нет, Клара, я бы ничего не сказала, но если бы ты сама заметила — возражать тоже не стала бы.

Чайник закипел. Я завариваю чай, наливаю в детскую кружку с двумя ручками и Кроликом Питером на боку. Мелочь, а приятно, и не так тяжело на душе от того, что пичкаю двухлетнего малыша танином.

— Сахал, — требует Сэмми. — Два.

— От сахара зубы портятся. Две ложки не дам.

— Молоко, — требует Сэмми. — Сахал. Два. — Он сверлит меня немигающим взглядом, как пес, готовый укусить.

— Боже. В прошлый раз одну ложку просил. Что делать, Эмбер? Положить две?

— Да, — говорит Эмбер. — А то закатит истерику — мало не покажется.

— Спаибо, — благодарит Сэмми, как только я ставлю чашку на низенький столик рядом с ним.

— Приятного аппетита, Сэмми. — Воспитанный мальчик, хоть и смахивает на бульдога.

— Ножки Сэмми кака, — гудит ребенок.

Я подпрыгиваю, будто током ударило.

— Ничего подобного! Не придумывай, Сэмми.

— Ножки кака, — повторяет Сэмми. — Мама говолит — фу!

— Эмбер, скажи ты наконец его матери пару ласковых. Совсем она очумела, что ли? Разве ребенку такое говорят?! Да я ножки у своих мальчишек целую!

— Думаю, она всего лишь констатировала факт, Клара.

— Чушь собачья. У младенцев ноги не воняют.

— Тоже мне доктор Спок нашелся, — фыркает Эмбер. — Ничего не знаю про ноги у младенцев и знать не хочу.

— Нашла чем хвастать. — Невероятно, но я вдруг преисполняюсь жалостью к толстому, уродливому ребенку с вонючими ногами. — Ну-ка, малыш, иди к тете Кларе на ручки. Хочешь, сказку почитаю?

— Га-га, — с готовностью кивает Сэмми. — Лублу цай.

— Ну и хорошо.

— Лублу, — повторяет Сэмми и звучно отрыгивает, словно печать ставит.

Три минуты декламации… и я уже готова признать правоту мамаши Сэмми.

— Ох, Клара, мы испортили тебе настроение.