Моя жизнь под землей

Около 1930 года, по привычке бродя по лесу в окрестностях Сен-Бертран-де-Комминж, я встретил молодого человека, который охотился. У нас завязался разговор, и я поспешил спросить этого хорошо знавшего лес охотника, не встречал ли он пещер.

Нет, в этом лесу пещер нет, он был в этом уверен. Но когда я спросил, нет ли за неимением пещер просто расщелин или ходов в скалах, он ответил, что знает одну дыру, в которой барсуки устроили нору. Мои настойчивые расспросы сделали его более разговорчивым, и он рассказал мне, что его собака несколько раз проникала в эту дыру, задерживалась в ней и что лай ее слышался откуда-то издалека.

Естественно, что через каких-нибудь полчаса после такого сообщения я, лежа на животе, уже исследовал эту дыру, к которой меня охотно проводил Бертран Абади. Проникнуть в это отверстие, казалось, совершенно невозможно, но все же был один обнадеживающий признак — из него явно тянуло ветерком.

Было около полудня. Я решил тут же перекусить, а затем попытаться расширить отверстие альпенштоком.

Бертран Абади отправился к себе в поселок Сен-Мартин и обещал вернуться после завтрака с лопатой и заступом, чтобы помочь мне. Он не только выполнил обещание, но еще привел с собой товарища, Бертрана Эскуба, который тоже принес инструменты. За час они освободили вход от массы земли, натасканной многими поколениями барсуков («отходы», как говорят охотники, подтверждали, что это были именно барсуки). Теперь я мог проникнуть в очень узкое, но все же, по моему мнению, проходимое отверстие. Абади и его товарищ отговаривали меня и уверяли, что я никак не пролезу. Но я уже скрылся под землей и сообщал им о своем продвижении. Оно было очень трудным и медленным. Ход был узким и извилистым, мои сигналы перестали доходить до них, и они начали сильно беспокоиться. Однако, проползши с трудом метров тридцать, я попал в высокое просторное помещение и бегло обследовал примерно метров двести.

Вернувшись на дневную поверхность, я рассказал об увиденном моим пораженным и восторженным компаньонам. Они начали с удвоенной силой расширять вход, а я в это время осмотрел пещеру во второй раз и обнаружил лабиринт и интересный нижний этаж. Незнакомые с приемами ползания и напуганные узким входом, Абади и Эскуба в первый день так и не отважились войти в пещеру. Позднее они осмелели, поползли по моим следам, и мне удалось заставить их пройти сотни метров по коридорам, украшенным сталактитами и прекрасными конкрециями, сильно их поразившими, так как они никогда раньше не видели пещеры, а эта оказалась к тому же весьма обширной.

Для полного обследования пещеры пришлось посетить ее много раз, и я нашел, что в ней много ходов протяженностью более километра на трех уровнях, а кроме того, ручей, подземное озеро и несколько водопадов. Мы назвали эту пещеру гротом Кум-Hep, по названию этого района на местном диалекте (Кум-Hep — «черная долина»).

Так иногда бывает, что за, казалось бы, непроходимым узким входом в нору может скрываться обширное подземелье.

Глава четвертая Эмиль Картальяк и Тулузский музей

После того периода, который я назвал первыми и прекрасными годами детства, проведенными в Сен-Мартори, где посещал начальную школу, мы с братьями оказались в Тулузе, куда родители переехали на время нашего обучения. Теперь мы возвращались в Сен-Мартори только на пасхальные и летние каникулы. Конечно, три летних месяца я посвящал своему любимому занятию — искал пещеры.

В Тулузе мы жили в квартале Ботанического сада, где находился также Музей естественной истории, и часто послеобеденное время по четвергам и воскресеньям я проводил в зале под названием Пещеры, склонившись над витринами, заключавшими бесценные коллекции доисторического оружия, орудий труда, обработанных камней, костей и предметов, сделанных из костей животных и слоновой кости, изготовленных нашими предками каменного века. С особым уважением я смотрел на хорошо сохранившиеся скелеты животных, современников пещерного человека, — большого ирландского оленя (magaceros), пещерного медведя (Ursus spaelaeus), гиены и волка. В большой настенной витрине была представлена коллекция (я думаю, единственная в мире) черепов пещерных медведей. Один из них, я помню, достигал 0,67 метра вместе с клыками величиной с банан. В узком и темном коридоре была выставлена другая коллекция, около которой я задерживался неохотно, — человеческие черепа; эти более или менее разрушенные мертвые головы производили мрачное впечатление, их пустые черные глазницы, казалось вечно созерцающие небытие, приводили меня в содрогание. Я подсознательно был благодарен хранителю «допотопных древностей» за то, что он не выставил эти останки наших предков на полном свету, а почтительно отвел им место в самой темной части музея.

Вскоре я познакомился с хранителем, который создал и продолжал пополнять экспозицию зала пещер с большой тщательностью.