Моя жизнь после смерти

Примерно тогда же, когда мы познакомились со священником, Ши признался, что оставался католиком почти до 28 лет. Если не считать потрясения, которое он испытал, узнав о существовании духовных лиц с гомосексуальными наклонностями, Боб не производил впечатления человека, недавно освободившегося от гнета католического ментального контроля, и мне так никогда и не удалось понять, как он мог оставаться в этой церкви столь длительное время. (Разочаровавшись в католицизме, как и Джеймс Джойс, в четырнадцать лет, я считал. Что все интеллигентные люди делают это примерно в том же возрасте...) Ши никогда не объяснял, что держало его в лоне этой церкви так долго, но зато однажды с горечью поведал, отчего с ней порвал.

Оказывается, его первая жена вскоре после свадьбы стала совершенно безумной. После долгих мучений и консультаций с психиатрами, Боб окончательно смирился с мыслью, что женился на человеке, неизлечимо больном шизофренией. Он посчитал, что это выше его сил и попытался добиться постановления о признании брака недействительным. Так он попал на прием к монсеньеру.

К ужасу Ши, ни заключение психиатров, ни прочие документы, ни само церковное право к беседе с монсеньером не имели никакого отношения. Монсеньера интересовало только одно: какую сумму наличными готов выложить Ши за признание брака недействительным. Ши назвал сумму, которую мог выложить молодой человек, только начинающий работать в плохоньком журнале - бледной копии "Плэйбоя". Монсеньер отправил его домой и велел хорошенько подумать, как зарабатывать больше денег. Конец беседы.

Ши добился гражданского развода и с тех пор ни разу не ходил в католическую церковь. Однако когда я впервые его узнал (лет через пять или шесть после отхода Боба от Церкви), он считал аборт преступлением, но не подозревал о существовании священников-гомосексуалистов. Он многому научился в те бурные шестидесятые. Причем научился быстро. Его либерализм развеялся, как дым, под натиском штурмовых отрядов Дэйли. И он пополнил когорту таких же безудержных анархистов, как я.

Помню как-то вечером мы все вместе (Боб, его вторая жена Ивонна, Арлен и я) смотрели по телевизору картину "Франкенштейн встречается с человеком-волком". Тогда на телевидении еще была разрешена реклама сигарет, и в тот вечер шел рекламный ролик, в котором два актера, удивительно похожие на Барби и Кена, прогуливались по лесу, наслаждаясь видом красивого водопада. Когда они закурили, голос за кадром произнес: "С "Салемом" можно уйти из леса, но "Салем" - это всегда дыхание леса". Наверное, этот ролик должен был вызвать у нас ассоциацию "курить Салем ( дышать свежим лесным воздухом". Как только реклама закончилась, на экран вернулся Лон Чейни и начал молча страдать (помните его выразительные глаза?), превращаясь в волка. "Человек может выйти из тьмы, - торжественно продекламировал я, - но человек - это всегда потемки". Как большинство моих фантазий, эта тоже провалилась в дыру моей памяти, и я тотчас же о ней забыл.

Представьте мое удивление, когда это сюрреалистический набор идей (Дарвин - Человек-Волк - "Салем" и пр.) вдруг попал в "Иллюминатус!". Оказывается, Ши эту фразу не забыл.

И еще один вечер навевает на меня грустные воспоминания и печаль: все та же четверка - Боб, Ивонна, Арлен и я - кутила на "хазе" у Боба; и вдруг Боб молча включил стерео. Находясь в глубоком трансе, я слышал мелодию в виде чистого звука: то было чарующее звучание, богатое бетховенское звучание, но черт меня побери, если я мог сказать, что порождало этот дивный звук. Наконец мне показалось, что это больше похоже на органную, чем на инструментальную, музыку.

"Синие киты?" - спросил я. (В тот год "Песни синих китов" приобрели необычайную популярность).

Вместо ответа Ши показал обложку альбома: "Язык и музыка волков". Поистине, он ввел меня в сферу нечеловеческой музыки.

В 1971 году, когда мы завершили работу над "Иллюминатусом!", я ушел из "Плэйбоя", находясь в разгаре гормональной перестройки и переживая кризис среднего возраста. Тогда я не понимал, в чем была причина моего ухода просто я вдруг понял, что не смогу жить и вторую половину жизни, оставаясь редактором (читай: рабом должностного оклада), который пишет лишь время от времени. Кровь из носу, я должен был или стать свободным и независимым писателем, или "прогореть".