Моя жизнь с Чаплином

Он начал рассказывать, повторяя, возможно, не только для меня, но и для самого себя подробные детали, которые мне уже были известны: «Маленький человек, — именно так он всегда обозначал роль, которую играл сам, — с глубоким почтением относится ко всем женщинам, и к хорошим, и к плохим. Он способен распознать коварство, обман и недостатки в мужчинах, но любая девушка видится ему возвышенной, прекрасной, достойной поклонения. В тот момент, когда он встречает тебя в танцевальном зале, он влюбляется. Он и мысли не допускает, что ты „весьма опытная особа“, как все говорят и все знают, — только не он. С другой стороны, он не идиот, поэтому тебе, как девице из дансинга нужно поначалу продемонстрировать легкое приятие — ты не можешь всерьез воспринимать это взрослое дитя. Это непростая проблема: ты должна производить впечатление, далекое от пуританства, но в тебе не должно быть жесткости».

Хотя сюжет «Золотой лихорадки» все еще не окончательно сложился в его голове, он явно основательно продумал образ девушки из дансинга. Мы провели час в его апартаментах, обсуждая его, он описывал его в деталях. Время от времени я перебивала его просьбами объяснить то или иное или рассказать поподробнее. Он казался довольным тем, что теперь у меня было более ясное представление о роли.

Мы были так поглощены, что на какие-то моменты я забывала, что это тот самый человек, который лежал со мной в кровати отеля. Но слишком часто за это время, проведенное вместе, его очень интимный взгляд напоминал мне об этом. В некотором смысле это была одна из самых блестящих его ролей. Он был полностью поглощен делом, но в то же время, пока он искусно анализировал образ, а мама и Генри Бергман сидели, слушая и наблюдая, его дерзкие глаза говорили мне о его плане затащить меня в постель.

То, что я читала смысл его взглядов и его колоссальное напряжение, будучи в непосредственной близости от мамы, причиняло мне ужасный дискомфорт. Я ни на йоту не поощряла его выражением своих глаз. Я точно знаю, тем не менее, что тот час под его пристальным эротическим взглядом я укрепилась в своем решении. Если мы останемся наедине снова, я готова отдаться ему. Отдаться со всей страстью.

Мы вернулись в Лос-Анджелес в воскресенье и должны были явиться в студию в понедельник утром. Воскресный день стал для меня настоящим испытанием. Меня бросало из стороны в сторону — то я думала, что ни за что не смогу пойти на это, то — доживу ли до момента, когда снова увижу его.

Когда в понедельник мы с мамой пришли на студию, мы обнаружили, что декорации уже полностью построены и все в полном порядке. Но во время обеденного перерыва я увидела Чарли с молодой женщиной. Мое сердце екнуло. Она только что прибыла, и Чарли весело приветствовал ее, нежно обняв при этом. Это не была Пола Негри, его предполагаемая невеста, которую я бы узнала. Она была темноволоса и выглядела достаточно экзотично, благодаря длинным, безупречно накрашенным ногтям и тонкой, гибкой фигуре. Она тоже обняла его. Они отправились вместе, под ручку в кафетерий.

Делая вид, что не придаю этому особого значения, я спросила Мака Суэйна, знает ли он, кто это. «Это Тельма Морган Конверс, — сказал он, — сестра-близнец Глории Вандербильт».

Под впечатлением от знаменитого имени Вандербильт мама спросила, есть ли у них романтические отношения.

Большой Мак пожал своими бычьими плечами. «Ну, ходят такие слухи, но кто знает? Говорят, что Чарли и Негри охладели друг к другу, а теперь Чарли воспылал к этой красотке Конверс. Кто-то говорил мне, что пока мы были в Тракки, они переписывались каждый день. Но как я сказал, кто знает? Из Чарли слова не вытянешь, когда речь идет о его любовных делах».

Эта новость опустошила меня. Выходит, после того, как я тогда была в его комнате в отеле Тракки, он уселся за любовное письмо к кому-то еще? Если у него были ко мне хотя бы какие-нибудь чувства, как они могли быть к другой женщине?

После обеда они вернулись к декорации хижины вместе, а Чарли принес для нее стул, чтобы она могла наблюдать с комфортом. Мы снимали сцену, в которой Мак Суэйн просыпается утром и не может понять, что за ночь лачугу сдуло к краю скалы, и она может вот-вот сорваться в пропасть. Чарли идет к той стороне хибары, где Мак все еще лежит на кровати — с того бока, который находится в самом опасном положении. Оба понимают: что-то случилось, но поскольку стекла покрыты инеем, они не могут понять, что именно. Они озадачены, они чувствуют, словно пол опрокидывается. Они подпрыгивают вниз-вверх, проверяя его, потом придумывают десяток блестящих приемов, все более веселых и все более опасных, пока дверь не распахивается, и Чарли не начинает выскальзывать наружу и спасается от падения в пропасть, схватившись в последнюю минуту за дверной порог.

Эта сцена давалась очень трудно, она требовала абсолютной точности и, казалось, что Чарли будет переснимать каждый шаг снова и снова.