Моя жизнь с Чаплином

Поскольку Чарли признал, что выхода нет, он настаивал, чтобы свадьба состоялась как можно скорее, но у него нет намерения поднимать шум и привлекать прессу. Он придумал обходной план. Мы поедем в Мексику на поезде в сопровождении всей технической команды. Если кто-то спросит, зачем, есть объяснение: мы хотим провести съемки на месте. Даже я чувствовала, что он перегибает палку. Все знали, что он снимает фильм о Клондайке; тогда с какой стати нужно проводить съемки в Мексике? Но Чарли не слушал возражений.

Коно делал приготовления к путешествию, Чарли держался отстраненно. Дядя Эдвин вернулся в Сан-Франциско, оставив дедушку с чувством, что все делается должным образом. Мама все больше убеждалась в том, что все складывается как нельзя лучше. Я же тем временем пребывала в полном отчаянии. Я не могла есть, при этом меня постоянно рвало. Я не была беременна и двух месяцев, а мой желудок словно разрывался. Я была вся на нервах. Я не могла оставаться в одиночестве, и в то же время с трудом переносила, когда со мной разговаривали, даже сочувственно.

Приготовления завершились. Коно прибыл к нам с билетами на поезд для мамы и для меня и проинструктировал о месте встрече на следующее утро. Он сказал, что берет на себя нашу защиту от газетчиков.

«Крайне важно, чтобы никто из вас никому ни о чем не рассказывал», — напомнил он и удалился. Я наблюдала из окна, как он свернул на боковую дорожку. Увидев человека в неуклюжей шляпе и дождевике, стоящего в нескольких метрах от дома, он быстро зашагал в противоположном направлении. Человек остался.

Коно встретил нас на седьмой платформе в восемь часов следующего утра, готовый сопровождать к апартаментам, но нас прервали появившиеся, словно из-под земли, два репортера. «Что случилось, мисс Грей? — спросил меня один из них. — Что за бегство в Гуаймас? Зачем вы туда направляетесь?»

Коно ловко занял позицию передо мной и мамой. С невозмутимым видом он сказал: «Извините, пожалуйста, но мы очень торопимся», — и завел нас в поезд в наше купе.

Позже мы узнали, что репортеры сели в поезд тоже и предприняли активные розыски в попытке добраться до меня, но безуспешно. Поскольку Коно следил, чтобы мы оставались надежно спрятанными в нашем купе, он даже доставлял нам еду. Они добрались до Чарли, одарившего их самой дружественной улыбкой и заверившего, что у него единственная сенсация — он расширил географию съемок «Золотой лихорадки» и собирается снять несколько сцен в Мехико. Те сочли это странным и сообщили ему об этом. Чарли посмеивался: «Я бываю очень странным, когда снимаю фильмы. Надеюсь, на конечном результате это никак не отразится». Он отказался объяснять что-то еще, и репортеры, наконец, сдались и стали рыскать по поезду, пытаясь получить информацию от кого-нибудь еще. Но никого не нашли.

Гуаймас был невероятно непривлекательным городом, а в сравнении с местным отелем гостиница в Тракки казалась роскошной. Было взято напрокат рыболовное судно, и Чарли велел технической команде плавать на нем весь день, чтобы создать впечатление съемок морских сцен. Эта изощренная бессмыслица поддерживалась до тех пор, пока репортеры, следовавшие за нами, — и несколько других подозрительных типов — не отказались от своих кровожадных планов в ближайшем баре, ставшем для них своего рода вторым домом, и постепенно не пришли к тому, что их приезд в Гуаймас оказался бессмысленной затеей.

Именно этого и ждал Чарли. В тот момент, когда их бдительность ослабела, он закинул меня, маму и Чака Рейснера в подготовленную заранее машину, и мы, в сумерках, сломя голову, помчались в Эмпальме, штат Сонора, где нас уже дожидались Дворец правосудия и переводчик. Коно оставили на случай, если газетчики поймут, что мы от них улизнули.

Все развивалось с такой бешеной скоростью, что я не успела заметить, как очутилась перед пузатым судьей в тесной и унылой жилой комнате. По бокам стояли мама и Чарли, а рядом с Чарли стоял с угрюмым видом Чак Рейснер. По бокам судьи находились такая же пузатая жена и исполнявший роль переводчика старый мексиканец, похожий на Стэна Лорела. И Чарли, и я ужасно нервничали, но он особенно. Он никогда не был злостным курильщиком, а уж тем более не курил на официальных мероприятиях, тут же во время церемонии он держал между пальцев зажженную сигарету и даже нервно попыхивал ею.

Судья, тяжело дыша, бормотал что-то по-испански. Я отвечала, после того, как меня толкали локтем в бок. Так все свершилось. Чарли поморгал, откашлялся, нервно осмотрелся и поспешно чмокнул меня в щеку. Жена судьи захлюпала носом, обняла меня и защебетала нечто, означающее по-видимому поздравления и лучшие пожелания. Она попыталась обнять и Чарли, но тот отстранился. Не оглядываясь по сторонам, он вышел из комнаты через боковую дверь, как актер, который хорошо знает сцену и тщательно отрепетировал уход.

Мама поцеловала меня, то же самое сделал Чак. В его глазах стояли слезы.