Моя жизнь с Гертрудой Стайн

____________

Фернанде Пивано, Милан.

10 октября 1950 г.

улица Кристин, 5, Париж VI.

Дорогая, милая Нанда!

Вчера пришла самая радостная весть из всех возможных — ничего подобного больше у меня не будет. Письмо Дональда Гэллапа, извещающее что издательство Йельского Университета с энтузиазмом (vous m’entendez)[142] опубликует все inedits Гертруды. Это превыше всего, о чем я могла мечтать. Я с трудом верила, что они возьмутся печатать одну, но не все, все, все. Меня всю переполнило от радости, ничто другое не казалось реальным. Они хотят первый том приготовить к марту и отпечатать в октябре 1951 г. Назначен и наблюдательный совет — Гэллап — Торнтон Уайлдер — Сазерленд с участием Карла Ван В.

Здесь только две вырезки о Хемингуэе — их было много — люди почему-то думают этим сделать мне приятное. Далеко не так — вся хемингуэевская легенда — а мы наблюдали, как он ее создавал и soigner[143] — на глазах разваливается на куски — самая трудновообразимая и жалкая история. Нынешнее крушение Хемингуэя — одолжу [это слово] из словаря самой великой из его жертв[144] — сопровождается чересчур огромной массой старобиблейских наказаний и служит успокоением и наградой для живущих. Но именно этого сам он и не делает — он безнадежно в 1890 — и не следует проклинать его и дальше[145]. Он приобрел как бы новый облик, но живет традициями Киплинга. Но достаточно об этом.

Так похоже на тебя — желать цветов Гертруде на 27-е. Я отправилась рано утром и сказала: вот цветы от меня и каждого из твоих друзей, так что твои цветы были и там. Я осталась на весь день, а на следующий друзья отвезли меня за город, где я отдыхала пять недель, и даже сейчас чувствую себя не так усталой, чем прежде и не так опасаюсь прихода зимы. Большое и теплое спасибо за твою память о Гертруде, ты их выказывала и тогда и всегда

Шлю тебе mille tendresses[146] и свою преданность,

Элис.

____________