Моя жизнь среди евреев

Иврита в СССР не было. Как секса. Алфавит в энциклопедии был. Отдельные упоминания в литературе, из которых было понятно, кто на нем говорил и что на нем написано, были. А языка не было. На нем не читали. Не писали. Не говорили. И, тем более, не объяснялись в любви. Не было песен на иврите. Сказок. Религиозной литературы. То есть литература, конечно, была. Кто ее только видел и читал…

В своей жизни автору редко когда доводилось чувствовать себя таким идиотом, как в нью-йоркском Ривердейле. В уютной синагоге местных немецких евреев, где его вызвали к Торе. Поскольку в качестве активиста еврейского независимого движения – попросту говоря, советского еврейского подполья, он вместе со всеми собирался в еврейские праздники у синагоги на Архипова, «на горке». Но не внутри же! Там, внутри, шла своя собственная жизнь. Там читали Тору и знали, что делать, когда к ней вызывают. Но это было делом стариков. На худой конец раввина.

Адольф Соломонович Шаевич, который этим раввином был тогда и, что радует, продолжает оставаться и в то время, когда пишется настоящая книга, на его, автора, месте наверняка бы не растерялся. Как и любой из учителей иврита, входивших в объединение «Игуд а-морим». Да что там, любой из миллионов израильских евреев. Каждый из которых может читать Тору. Но в СССР никто понятия не имел о том, как это делать. Или почти никто. И, несмотря на всю его активность в еврейских вопросах, автор не был исключением. Поскольку, повторим еще раз, не было в СССР иврита.

А у Сергея Луговского, пытавшегося в 80-е преподавать этот язык нескольким неофитам, среди которых автор состоял, не было ни одного ученика, который бы его выучил. Пузатый бородатый морэ отличался не только редкостной даже по еврейским понятиям говорливостью, но и полным – полнейшим! – отсутствием преподавательских способностей. Что прославило его в узких кругах лингвистов и обесславило в воспоминаниях проклявших свое невезение учеников. Хау! – как сказал бы в этом случае Чингачгук – Большой Змей. Хоть в изображении главного советского индейца, югослава Гойко Митича из одноименного фильма гэдээровской киностудии ДЕФА. Хоть оригинальный, герой книг Фенимора Купера.

Сам по себе учитель иврита Луговской язык знал хорошо. Однако метода его преподавания отличалась редкой прихотливостью. Как большой поклонник структуральной лингвистики он искренне полагал, что главное для того, чтобы знать язык, понять его, языка, структуру. Со всеми академическими прибамбасами, которые современная наука специально для этого придумала. После чего нужно выучить словарь этого языка. Желательно полностью. Научиться на помянутом языке грамотно писать. Ну, а потом, если пришла такая блажь, можно на нем и поговорить. Почему бы нет? Что было скучно беспредельно. Не имело никакого практического смысла. И ни в коей мере не соответствовало целям и задачам, которые ставили перед собой ученики. Как собиравшиеся уехать, так и те, перед кем эта задача не стояла.

Как не стояла она перед автором. По склонностям своим полагавшим себя природным гуманитарием, а точнее востоковедом. Хотя не только получившим по окончании МИСиС диплом инженера-металлурга, но и этой самой металлургией занимавшегося. Для перехода к востоковедению нужно было либо идти в МГУ, с минимальными шансами туда поступить. И лет десять грызть гранит науки, чтобы к концу этого периода добиться чего-то маловразумительного. Или выучить какой-нибудь редкий восточный язык. Иврит как раз подходил. И на самом деле мог бы подойти. Не подходил учитель.

Луговской вообще был не человек, а тридцать три несчастья. По крайней мере, для всех, кто с ним сталкивался в реальной жизни. Особенно если это были члены его семьи. И последовательно оставался таковым на протяжении всей жизни. Не очень стесняясь обременять своими проблемами всех окружающих, включая друзей, детей и жен. И совершенно искренне не понимая, почему многие его знакомые с какого-то момента перестают отвечать на звонки, вздрагивают при случайных встречах и стараются скрыться, заслышав его громогласные приветственные крики.

В московской жизни это было еще сравнительно безобидно. Ну, чудак человек. Всегда носивший при себе карту Москвы, по которой он ориентировался с учетом сторон света. Такое великовозрастное дитя под сто килограмм весом. С толстыми линзами очков. Которое, встретив спешащего по своим делам знакомого среди толпы в метро или на улице, могло радостно возопить, наброситься и вцепиться, затормозив на полчаса бессмысленным разговором ни о чем. После чего напроситься за компанию туда, где его совершенно не ждали, он никого не знал и ему было не место. Испортив, что называется, всю обедню. И даже этого не заметив. Просто так, мимоходом. Бесхитростный был человек.