Моё большое маленькое Я

Я ушел от них обоих. Я не хотел, чтобы они продолжали мельтешить у меня перед глазами, потому что видел в сестре несчастную женщину, а в отце — отчаянного неудачника. Мне было больно на него смотреть. Он даже не мог помочь мне сделать домашнее задание. Он водил взад-вперед по белому листу тетради пальцем с черной каймой под ногтем от въевшегося машинного масла и никак не мог найти решение задачи.

Он постоянно забывал перекинуть в ванну трубу слива от стиральной машины и часто заливал всю квартиру.

Возвращаясь с работы, он шел мыться в ванную, закрывался в ней и торчал там часами. Когда мне надо было помочиться, мне приходилось стучаться в дверь и просить его поторопиться, а он при этом постоянно жаловался. Каждый вечер он выходил из ванной тщательно причесанный, свежий после душа, в одной и той же пижаме и ужасных шлепанцах, в которых так и не научился ходить тихо. Я сидел в кухне за столом и слышал, как он, выходя к ужину, шлепает своими тапками, и, когда он появлялся на пороге кухни, я временами готов был запустить ему тарелкой в лицо. Ему и своей сестре, которая всегда накладывала мне еду во вторую очередь. Только после того, как поставит тарелку перед ним.

Чем взрослее я становился, тем нестерпимее мне было возвращаться домой по вечерам. Поэтому я до последнего сидел на скамейке со своими друзьями и старался как можно дольше удержать их на улице. Я входил в подъезд и содрогался от вечного запаха похлебки из брокколи и ботвы репы, который чувствовался даже на лестнице. Я не знал, на кого свалить вину за такую жизнь, которая меня совершенно не устраивала, и в конце концов во всем обвинил отца. Сделать это было проще всего, потому что он чаще других попадал впросак.

Поэтому, когда у меня появлялась возможность, я шел к Федерико, потому что его дом был красивее, чем наш, его отец больше походил на отца, у него была мать и еще домашний компьютер. Я словно в рай попадал, когда, переодевшись в пижаму, проводил вечера в его доме за компьютерными играми.

Мои отношения с отцом складывались трудно еще и потому, что я никогда не мог пожаловаться ему на свою жизнь. Разве можно расти и мужать, если ты никому не можешь пожаловаться? Любой начавшийся спор он пресекал одной и той же фразой: «Я стараюсь, чтобы у вас было все, что нужно, каждый день гну спину ради вас».

Что я мог сказать ему в ответ?

Этими словами он постоянно напоминал мне, что виной его несчастий, тяжких мук и лишений были я и моя сестра. Словно только ради нас он влачил такую тяжелую и печальную жизнь.

Поэтому мы все время чувствовали себя в долгу перед ним. Маддалена и сейчас еще живет с моим отцом, старается отплатить ему добром за его заботу о нас. Я же сбежал из дому, потому что не мог больше переносить этот моральный шантаж, прикрывавшийся словами о благодарности, признательности и самопожертвовании.

Наши с отцом отношения навели меня на мысль, что моя любовь бессильна, бесплодна и фактически бесполезна, потому что все, что я делал для него, не могло облегчить его страданий.

Я довольно часто ссорился с ним, так как на самом деле мы никогда не были по-настоящему близкими людьми, даже когда я был совсем маленьким.

Мой отец, конечно, не относился к тому типу людей, которые умеют проявлять нежность.

Я хотел уйти, и наконец ушел, из дому также из-за отцовского склада ума, который вечно мешал ему насладиться минутой душевного покоя и превратил его, не в старом еще возрасте, в разуверившегося во всем человека, разбитого жизнью и работой. Ему все не нравилось, но и защищать ему было почти нечего.

На самом деле мой отец всегда был олицетворением «пессимизма и досады». Его состояние можно определить одним словом «Бди!». Что-то вроде крайнего пессимизма накануне всеобщей катастрофы.

— Папа, я поеду покататься на велосипеде…

— Осторожней, смотри не попади под машину!

— Папа, я на выходные пойду в горы…

— Смотри, в горах опасно, на прошлой неделе погибли два человека!

— Ты не дашь мне дрель, мне надо повесить люстру?

— Будь внимательней, смотри, чтобы тебя не ударило током. И с лестницей будь поосторожней, с нее легко упасть. Стоит только на секунду отвлечься.

Что бы я ему ни сказал, он тотчас же отыскивал вероятность плохого исхода и дюжину причин для беспокойства.

Иногда мне даже казалось, что он ждал, когда случится какое-нибудь мелкое происшествие, подтверждающее его теорию, чтобы и дальше жить в своем мире ожидания катастроф и добровольного отказа от любого действия.

И если действительно что-то не получалось, он ворчал: «А я ведь предупреждал? А потом еще говорят, что я пессимист. Никакой я не пессимист, а реалист».

Сколько глупых страхов поселилось во мне по его вине. Даже не сознавая этого, он годами вводил в меня огромные дозы парализующей сыворотки.

Недавно, сидя за столом над традиционной тарелкой супа, он высказался по поводу Федерико: «Если бы он сидел дома, то ничего не случилось бы. Человек, который как сумасшедший мотается туда-сюда, в конце концов добьется своего…»