Моё поколение

Из Кеми начальство жаловалось, что «с появлением ссыльных, в местах проживания их… умножилось неповиновение местным должностным лицам крестьянского управления волостями, началось под разными предлогами уклонение от платежа, казенных мирских сборов, хлебных недоимок и исполнения лежащих на населении повинностей, появились дела об оскорблении особы государя императора и прочее в этом роде».

Всё это так сильно докучало начальству, что один из наиболее ретивых администраторов выдвинул проект — ссылать крамольников, на пустынный остров Колгуев и на Новую Землю: «Там пусть пропагандируют… не опасно», — замечал при этом изобретатель проекта.

Новиков, прибыв в Архангельск зимой, из-за бездорожья не был послан в один из уездов и остался в городе. Будучи социал-демократом и при этом большевиком, он и в ссылке продолжал делать, по существу, ту же работу, что и на воле, и сильно докучал этим начальству.

Деятельность его, сначала ограниченная узким кругом лиц, постепенно расширялась и, несмотря на его осторожность, в конце концов привлекла к себе внимание полиции и жандармов. Проведав о создании Новиковым третьего нелегального марксистского кружка, на этот раз на лесопильном заводе Макарова, жандармский подполковник Кох вышел из себя… Решено было выслать Новикова в Холмогорский уезд.

В одну темную морозную ночь у Новикова сделали обыск, а через день велели собираться в дорогу. Начальство нимало не заботило то, что Новикову предстояло проделать дальний путь на лошадях в жестокий мороз, имея на плечах летнюю студенческую шинель и на ногах рваные ботинки и старые стоптанные галоши.

Товарищи Новикова из местной колонии ссыльных, узнав о его высылке, в один день провели складчину, купили ему валенки и теплое белье, табак, продукты, раздобыли бараний полушубок. Все это было передано ему в утро отправки. День был воскресный. К розвальням, стоявшим перед домом, в котором жил Новиков, собралась, несмотря на ранний час, толпа ссыльных. Рыбаков, накануне вечером узнавший от Бредихина о высылке Новикова, явился на проводы во главе всего гимназического комитета.

Тут же повстречал он и Яшу Полозова. Он тоже пришел не один, а с группой рабочих. Обычно подвижной и оживленный, Полозов был нынче хмур и зол. Рыбаков заметил, что многие ссыльные знакомы Полозову. К некоторым он подходил, с другими переглядывался или здоровался издали. С Рыбаковым Полозов обменялся быстрым рукопожатием, оглядел мельком его серую гимназическую шинель со светлыми пуговицами и, усмехнувшись, заметил:

— Ишь ты, и пуговицы серебряные. Прямо околоточный.

Рыбаков несколько смутился. А Полозов, кивнув на комитетчиков, спросил:

— Твои?

— Мои, — ответил с гордостью Рыбаков.

Полозов отошел прочь. По одному, по двое вывертывались из переулка люди и собирались вокруг саней. Жандарм, назначенный в сопровождающие, при виде толпы досадливо ежился и, начальственно суетясь, торопил с отъездом. Появился некий субъект в коротком полупальто на кенгуровом меху и в пыжиковой шапке и стал шнырять между провожающими, внимательно приглядываясь к каждому, точно фотографируя глазами.

Новиков, заметив субъекта, шепнул скороговоркой Рыбакову:

— Уходите-ка отсюда и товарищей уведите.

Он хотел было пройти мимо, но приостановился на мгновенье, и по лицу его прошла беглая мягкая усмешка. Неприметно для вертевшегося неподалеку шпика он сжал локоть Рыбакова и, заглянув в глаза, негромко, но настойчиво, выговорил:

— Держитесь крепче, голубчик, не сдавайтесь…

За спинами гимназистов мелькнула пыжиковая шапка, и Новиков, не кончив фразы, отошел. Глаза его задорно поблескивали. Он, казалось, не был удручен неожиданным поворотом, происшедшим так внезапно в его жизни. Он привык к подобного рода переменам. Усаживаясь в розвальни, он улыбнулся провожающим и, щуря близорукие глаза, поднял руку:

— До свидания, товарищи!

— До свиданья, товарищ! — звонко крикнул Яша Полозов. — Не забывай нашего брата.

Жандарм торопливо полез в розвальни. Ссыльные запели:

Отречемся от старого мира,

Отряхнем его прах с наших ног.

Нам не нужно златого кумира,

Ненавистен нам царский чертог.

Рабочие подхватили песню. Жандарм закричал: «Господа, честью прошу, — и толкнул подводчика в спину: — Трогай, черт». Но подводчик, хитро ухмыляясь в бороду, полез подправлять шлею.

В эту минуту к саням подбежала Геся. Новиков живо повернулся в санях и поднял к Гесе порозовевшее на морозе лицо. Глаза его были чуть лукавы, чуть грустны.

— Ну, сегодняшнего-то адреса я вам, кажется, не давал?

— Нет. Его дал Митя Рыбаков.

Геся запнулась. Она хотела ему сказать о его, о своём, то есть опять же о его, будущем адресе. Она стояла, держась за грядку саней. Подводчик кончил возиться с упряжью и, медлительный, широкий, полез в розвальни. Тогда Геся нагнулась и быстро поцеловала Новикова в губы.

— За себя, — тихо уронила она с поцелуем. Потом оглянулась на Рыбакова, на стоявших рядом и снова поцеловала. — За всех.

Розвальни тронулись. Она перехватила блеск сузившихся глаз Новикова, потом улыбку, потом взмах руки… За спиной звенела песня:

Мы пойдем к нашим страждущим братьям,