Мойры

Моя страсть к писанине крепнет и приносит неожиданные плоды. Когда начинала письмо к Тебе, которое потом превратилось в дневник, я и представить не могла, что несколько месяцев спустя образуется нечто большее. Вчера мне долго не спалось, покоя не давала одна мысль и воспоминания о Париже, где мы были с Тобой вдвоем. Встала и начала писать нечто новое, сама не понимая, что это на меня нашло. Сейчас уже могу сказать: это будет повесть, точнее, рассказ старой женщины, история ее жизни, а может, и не только, сама пока не знаю; сейчас меня попросту несет, не могу оторваться, за одной мыслью тянется другая, и все складывается в некое целое. Не знаю только, чем все закончится, хотя кое-какие соображения на сей счет имеются.

В общем, эта тетрадь взяла меня в оборот, не расстаюсь с ней ни на минуту. Постоянно думаю о том, что в нее напишу, и удивляюсь, откуда явилось это навязчивое желание фиксировать все на бумаге. Жизнь проходит так быстро, мы не ценим ее, позволяем ей уноситься прочь, но ведь каждая минута особенная, каждый взгляд на мир, каждый взмах ресниц — как щелчок фотоаппарата, клик, новый снимок, клик, сфоткано. А теперь надо найти время, чтобы вынуть пленку, погрузить бумагу в кюветку и смотреть, как секунда за секундой проявляется весь прожитый день.

3 июня

Выезжаю из нашей квартиры. Она для меня слишком большая и дорогая. Боялась, что придется уехать далеко отсюда, на другой конец города или вовсе в пригород, но в итоге нашла однокомнатную за три улицы от нас. Наверное, я подсела на Казимеж. Этот район как маленький уютный городок. Здесь я прожила лучшую часть моей жизни. Впрочем, куда бы я отсюда ни двинулась, забыть все это не смогу.

Сегодня целый день паковала вещи в коробки, будто пазл складывала из кусочков моей жизни, что я прожила в этом доме. Некоторые куски совершенно обычные — кастрюли, ножи, вилки, полотенца, миксер, радиоприемник, несколько дисков, шмотки. Коробка за коробкой наполнялись этой банальной повседневностью. Многое выбросила. Люди склонны обрастать мусором, совать в ящики ненужные бумаги, хранить в шкафах одежду, которую никогда уже не наденут. Кое-что из этого хлама так крепко к нам прирастает, что мы набиваем им подвалы, чердаки, антресоли и лишь при переезде решаемся наконец выкинуть.

Поснимала все со стен, смела пыль и паутину, повынимала гвоздики. Потом упаковала книги. За словарями обнаружила парочку наших снимков: на одном вид сверху моей голой груди на диком пляже около Устки, на другом опять моя грудь, облепленная песком, Твоя голая попа, мелькающая среди волн; между книжками — наши любовные записки, спрятанные подальше, чтобы не попали в руки случайного гостя. Остальное я не глядя сунула в коробку, подписанную Твоим именем. В новой квартире я ее даже не распакую. Запихну куда-нибудь на антресоли и подожду, пока состарюсь, пока не захочу вспомнить старые добрые времена из безопасного далека, не захочу слегка приоткрыть прошлое, расставить точки над i, прежде чем черти меня заберут.

За комодом нашла Твои трусы. Наверняка я их туда забросила однажды вечером, когда раздевала Тебя. Лежали там, в пыли. Не смогла удержаться, прижала их к лицу, искала хотя бы частичку Тебя в этом куске ткани, но ничего не осталось. Бросила трусы в Твою коробку.

Это еще не затянулось, это как свежая рана: вроде не кровит, но стоит надавить, нечаянно, — и все начинается снова.

Можно увековечить все что угодно, на пленке ли, на снимке, — радостную улыбку, смех, голос, можно записать чьи-то слова на бумаге, даже прикосновение помнится настолько хорошо, что нетрудно его восстановить — закрыть глаза и прикоснуться к своему телу так, как это делал любимый человек; можно себя распалить, чтобы снова пережить какие-то приятные мгновения из прошлого будто наяву; все можно сберечь в памяти или записать различными способами, все, но только не запах. Он исчезает первым; какое-то недолгое время еще таится в неперестеленной постели, в ношеной одежде, но даже если его не отстирывать, он испарится сам. А ведь запах — это воспоминание о лучших минутах, когда я прижималась к Тебе, когда наше дыхание смешивалось, когда наши тела какой-нибудь летней ночью сплетались, сцеплялись, вгрызались друг в друга, обезумевшие, скользкие от пота…