Мохито

— Вот так то, Боб, — Дядя Витя снова прихлебнул чайку, — Твоя пресная жизнь, за которую ты не очень-то держишься здесь, там сильно поднимается в цене. Слепой котенок, которого топят в ведре с водой, начинает барахтаться и плыть. Во мгле ты — такой же котенок, но он не выплывет, а ты можешь и лапки не опускаешь.

— А на финише что? Джекпот?

— Не знаю, — сосед пожал плечами, — ещё никто не доходил до конца. Но ведь это — не главное, важен сам процесс, само действо, в тебе просыпается жажда жизни! А еще надо быть настороже: кругом Они, и столкнуться с ними нельзя — вмиг из тебя тепло вытянут.

— Это кто такие? — спросил я, изобразив заинтересованность. — Упыри что ли?

— Не-е! — дядя Витя замотал головой. — Мужчины, женщины, все белые, будто из снега вылеплены. Они везде и повсюду, их в черной мгле хорошо видно. И тоже идут туда, к горизонту. Почти незаметно, как в замедленной киносъемке, но идут. Иногда некоторые осыпаются и их тут же развеивает ветром. Всю дорогу их обходил, а потом …

— Расслабился?

— Не-е. Просто сил не осталось, да и время наверняка на исходе. По сторонам не смотрю, уже на карачках ползу мордой в снег. И вдруг чувствую: уходит из меня тепло. Поднимаю с трудом голову и вижу рядом снежно-ледяную женскую фигуру, а ее рука лежит у меня на плече. Все, думаю, сейчас скину эту руку и доползу. Собрался с силами и…

— Скинул?

— Нет. Увидел ее глаза, слезы, замёрзшие на щеках, и не стал.

— Но почему?

— По кочану! — Сосед почему-то смутился и отвёл взгляд. — Передумал! Лицо уж больно знакомым показалось.

— И что дальше?

— Слезинку она уронила, видать, оттаяла маленько. Потом оперлась на мое плечо, сделала шаг вперед и исчезла за горизонтом, который был от меня на расстоянии вытянутой руки.

— А что же ты не пополз дальше? — продолжал я наседать на Нилыча. — Ведь осталось-то всего ничего.

— Не смог. Либо замерз, либо время закончилось. Меня попросту выпихнуло из мглы в нашу паршивую реальность на больничную койку в дурке. — Дядя Витя взял в руки гитару. — Я вот все думаю, почему никто ни разу не дошел? А может, и не должен был дойти? Может быть, горизонт заканчивается именно там, где ты подставил кому-то свое плечо?

. Ее увидишь ты, вошедший в раж,

И вдруг поймешь: твой финиш — это блажь.

Ну а поняв, своим теплом одаришь ту,

Которой нужно пересечь черту.

Та-да-да-дам!

Виктор Нилович прислонил гитару к стене, смахнул с тарелки в рот остатки угощения и со смаком запил раритетным чаем.

Наступившую было тишину прервал звонок телефона. Я метнулся в коридор и схватил трубку.

— Борис Николаевич? Это вас из больницы беспокоят. Иван Андреевич Поляков, лечащий врач вашей жены.

— Что случилось? — У меня все похолодело внутри.

— Все хорошо! — поспешил успокоить меня доктор. — Ваша жена пришла в себя, динамика положительная. Думаю, что в самое ближайшее время переведем ее на терапию.

— Иван Андреевич! Хоть одним глазком … — умоляющим тоном начал я.

— Ну хорошо, — смилостивился эскулап, — приезжайте. Но предупреждаю, только издали — входить в палату запрещено категорически!

Я сообщил радостную новость дяде Вите, получив от него в награду подзатыльник.

— Ну ведь чувствовал, что ты, поганец, недоговариваешь! — заявил он мне с негодующим видом. — Сейчас побреюсь и поедем.

— Но …

— Не спорь! Вы же для меня… Или тебе еще одну затрещину накатить?

В больнице Иван Андреевич выдал нам с Виктором Ниловичем халаты, подвел к таниной палате и попросил подождать. Дверь палаты чуть приоткрылась, и мы увидели улыбающуюся Танюшку. Она помахала нам рукой, и ее губы прошептали:

— Спасибо, дядя Витя!

Уже дома Виктор Нилович позволил себе рюмочку коньячку, заверив меня, что она будет последней в его жизни. Ну а потом, как обычно, потянулся за гитарой, только я его опередил.

— Погоди-ка, Нилыч. А давай я!

Бывает так, что родственников тыщи,

А как беда, их днем с огнем не сыщешь.

Но есть другие, ты всегда уверен в них.

Они — чужие, но зато родней родных.

Та-да-да-дам!