Мокко

Чем больше проходило времени, тем меньше было во мне решимости завести разговор. Сказать ей, что привело меня сюда. Я не могла шевельнуться, не могла выговорить ни слова. Она заговорила мне зубы, околдовала меня своими рассуждениями об англичанах, о французах, о музыке. Она сбила меня с толку, и теперь я была во власти ее пальцев, круживших вокруг моего лица со всеми этими чудодейственными пудрами и кремами. Было поздно, слишком поздно говорить что бы то ни было, я проворонила свой шанс, испортила свой «выход на сцену»… Слишком поздно.

Я ненавидела себя. Словно в клее, застряла я в своем страхе, в своей трусости.

Роберт Смит нашептывал с придыханием:

And I feel like I'm being eaten
By a thousand million shivering furry holes [65]

Подставляя лицо, глаза, губы Эве Марвиль, я чувствовала, как тошнота поднимается к горлу продолжительным обжигающим спазмом, и говорила себе, что Роберт Смит с его безумным лицом, белой кожей, черными всклокоченными волосами и размазанной вокруг рта помадой описывает очень точно мое нынешнее состояние – мою неспособность реагировать, мою слабость, мой страх. Эва Марвиль и есть паук из песни «Lullaby», тот самый паук, который неожиданно возникает из тени, прожорливый, жадный, и мало-помалу приближается ко мне, тихо посмеиваясь. Неумолимый, наводящий ужас, он сковывает меня моим же страхом, обхватывает мохнатыми ногами, проникает своим языком мне в глаза, сжимает меня изо всех сил, душит, высасывает, опустошает. И я становлюсь для него ужином.

And the spiderman is always hungry. [66]

* * *

Легкие прикосновения к моему лицу – к векам, к бровям. Аккуратные, умелые. Она действительно старалась. Хотела сделать мне красивый макияж.

Женщина, которая сбила моего сына.

Теперь я знала, как проходит ее жизнь. Целыми днями она помогает женщинам стать красивее, продает им кремы от морщин, убирает с их тел избыток волос, рисует им другие лица, как мне' сейчас. Целыми днями ей приходится прикасаться к другим женщинам, видеть их в трусиках и лифчике, невольно представлять подробности их интимной жизни. Возможно, с годами она, как и доктора, научилась делать свою работу механически, словно не замечая самих клиенток. Где прошло ее детство? Судя по акценту, она выросла здесь, в Биаррице. В городке, ритм жизни которого подчинен графику отпусков и каникул и который с приходом зимы погружается в глубокую спячку и ждет будущего лета.

Сидя с закрытыми глазами, я пыталась пробудить в себе гнев, ярость – чувства, которые пылали во мне, когда я была в ее квартире, когда мне хотелось все переломать и разбить. Куда они подевались? Испарились. Исчезли. На их место пришло чувство неожиданное, особенное, которое обескуражило меня. Эва Марвиль была мне симпатична. Да, именно так – симпатична. Как такое возможно? И все же она мне нравилась, хотя всем своим существом я хотела бы ее ненавидеть. Непонятно почему, но мне было приятно находиться с ней рядом. Ее доброжелательность, ненавязчивость, ее гармоничные и плавные движения, ее сила, ее яркая улыбка… Перед такими, как она, легко изливать душу. Таких, как она, приятно развеселить шуткой. С такими приятно поболтать обо всем и ни о чем. Я была готова ко всему, но не к этому. Я была готова столкнуться с дамой вздорной, неприятной, у которой трусость будет написана на лице, либо с женщиной высокомерной, развращенной, злой, наглой. Я ожидала чего угодно, но только не оказаться лицом к лицу с человеком спокойным и безмятежным, у которого успокаивающий голос и мягкий заинтересованный взгляд. Я хотела возненавидеть ее, но у меня не получалось.

Послышался голос ее молодой коллеги:

– Эва, вас к телефону! Это по поводу завтрашней доставки товара.

Я открыла глаза. Она, улыбаясь, вытирала руки.

– Мадам, простите, пожалуйста, я скоро вернусь, – сказала она.

Я проводила ее взглядом до двери. Величественная походка, миниатюрные ступни, широкие бедра, округлые ягодицы, обтянутые розовым халатиком…

Я покосилась на себя в зеркало. Моя кожа стала гладкой и светлой, словно у молоденькой девушки. Я выглядела моложе лет на десять.

На столике рядом – флаконы, пудры, жидкие тональные средства, подарившие мне это новое лицо. Жидкие тени для век были нанесены на маленькую пластинку. Похожую на палитру художника. Золотисто-сиреневые. Цвета морской волны. Бирюзовые. Коричневый оттенка «мокко». Мокко…Это слово нашло меня и здесь, сегодня.