Молчаливая слушательница

Ближе к зиме сестры почувствовали, что Джой может без опаски продолжить возню с таблетками. Когда у отца в следующий раз началась мигрень, она радостно подала ему капсулы с вмятинами. Проще простого, как заметила Рут.

Шли месяцы и годы, разматывались, словно изгородь из колючей проволоки. Для Джой не имело значения то, что у нее выросла грудь и начались кровотечения из нечистого родового канала; что ей теперь приходилось регулярно таскать к вонючему мусорному баку омерзительные прокладки, завернутые в газетный лист. Не имело значения то, что дождь и домашние дела не кончались, а любой сторонний наблюдатель назвал бы ее жизнь бесконечной бурой каторгой. Не имело значения то, что школа стала не более чем коротким перерывом между актами возмездия, которые она разрабатывала вместе с Рут, а осуществляла сама. Единственное, что имело значение, это то, что отец был одурачен.

Однако, несмотря на внешнюю набожность и скромность, Джой не удавалось избегать его гнева. Наказания продолжались, рубцы и шрамы росли и уплотнялись, приобретали фиолетово-красный оттенок родимого пятна Рут.

Клумбы выполи и присыпь мульчей, но не вздумай пропустить хоть один сорняк или выдернуть растение, которое разводит мама. Камелии, розы, телопеи, гипсофилы, тюльпаны, маки, гвоздики и хризантемы бережно срежь, уложи в коробки и отнеси в мастерскую, но не вздумай помять хоть один цветок. Летние фрукты собери, вымой, очисть, свари и законсервируй, но не вздумай испортить хоть один кусочек. Яйца принеси, обработай воском на зиму и приготовь отцу на завтрак, но не вздумай уронить хотя бы одно. Ведь парящий Христос знает о каждом нарушенном правиле, и горе тебе, если ты проявишь глупость или беспечность.

Хотя наказания продолжались, каждый новый акт возмездия был на вкус слаще предыдущего – даже слаще темного шоколада с клубнично-сливочной начинкой.

Как-то вечером, промокая истерзанное кровоточащее тело, Джой задумалась. Почему отец не послушал мистера Фелисити и не прекратил ее пороть? Или мистер Фелисити решил хранить молчание? Невозможно, ведь тогда он оказался бы ничем не лучше отца!

Осторожно укладываясь в постель, она размышляла: значит, не только Ларсены скрывают происходящее в их доме, в их жизни. Так делают все. Даже семья Фелисити показывает другим лишь то, что хочет показать. Между тем аннотация на книге, написанной мистером Фелисити, упоминала какие-то «личные трудности автора». Еще был обрывок спора – его невольной свидетельницей Джой стала во время одного из своих воскресных визитов в их дом.

– Он не станет меня слушать ни за что на свете! – долетел сердитый голос миссис Фелисити из-за дверей библиотеки, куда Джой направлялась за книгой.

– Ну а что могу сказать я? Он добрый христианин, Женевьева. Господь его наставит.

– До сих пор Господь не очень-то хорошо справлялся с этой задачей…

Даже сквозь закрытые двери Джой ощутила волны злости, всколыхнувшие воздух. Наконец мистер Фелисити произнес:

– Надеюсь, сама ты сейчас молишься как раз о прощении и наставлении.

– Я хотела сказать, что он не следует наставлениям Господа.

Когда Джой передала беседу Рут, та заметила:

– Они обсуждали нашего отца, ты же понимаешь.

– Нет, не отца, – возразила Джой.

– Ну, конечно. Кого же тогда? – поинтересовалась Рут вкрадчивым шелковым голосом.

– Не знаю. Только не отца.

* * *

Как-то утром Джой, которой было уже пятнадцать, развешивала свои окровавленные простыни после очередного наказания и думала: сколько лет ей должно исполниться, чтобы отец счел неприличным видеть ее обнаженное тело, перегнувшееся через край кровати, и тем более применять к этому телу насилие? Позже Рут шепнула:

– Слушай, он никогда не наказывает тебя во время месячных.

Видимо, походы Джой с газетными свертками к мусорному баку информировали отца о кровотечении дочери и вынуждали не трогать ее. Рут улыбнулась:

– Какая жалость, что в этом месяце менструация будет идти долго-долго… И все следующие менструации – тоже.