Молчаливый мужчина (ЛП)

— Это не важно, — отрезала Сигне. — Разговоры об этом заставляют Лотти думать, что мы имеем что-то против хотя, это не так. — Сигне посмотрела на меня. — Мы спокойно относимся ко всем расам, религиям и вероисповеданиям. Клянусь.

— Я не нервничаю на этот счет, — заверила я ее.

— Кроме белых расистов. Нас они не устраивают, — заявила Трин.

— Они никого не устраивают, — ответила Марта. — И расизм — это не религия.

— А символ веры, — огрызнулась Трин.

— Ладно, вы четверо, черт возьми, заткнетесь, а? — Потребовал Мо.

Все четверо повернулись к нему.

Или пятеро, поскольку я тоже посмотрела на него.

Но он смотрел на меня сверху вниз.

— Вернемся к нашему разговору по дороге сюда. Теперь ты поняла, почему тебе не стоило переживать и так беспокоиться? Похоже, мне нужно было больше беспокоиться. Ты поняла, что мои сестры — кучка чудачек, за которыми просто не угнаться.

Моя сексуальная гора бойфренд выглядел встревоженным.

Я улыбнулась ему.

— О боже, — выдохнула Марта, приближаясь ко мне. — Ты переживала и волновалась, Лотти? Это так мило. — Она бросила взгляд через плечо на своих сестер, прежде чем вытащить меня из-под руки Мо и подвести к кофейному столику. — Разве это не мило? — спросила она сестер.

— Мило, — сказала Лене, прижимаясь ко мне. — Мы не кусаемся, обещаю.

— Мы просто немного странные, — сказала Марта, протягивая мне маленькую тарелку.

Сигне схватила квадратную салфетку для коктейлей и тоже протянула ее мне, сказав:

— Мы немного странные. Не сумасшедшие это звучит плохо. Мы веселые и сумасбродные.

— Да, именно веселые. Сумасбродные и веселые — это хорошо звучит, — согласилась Лене. — А теперь давай накормим тебя кукурузными кексами. За мамины кукурузные кексы можно умереть. А она делает их только для особых случаев.

Особых случаев.

Я оглянулась на Мо, который не сводил с меня глаз.

Он больше не выглядел обеспокоенным.

Его сестры суетились вокруг меня, он выглядел счастливым.

Затем я перевела взгляд на Ингрид, которая направилась к Мо.

На ее губах играла легкая улыбка, и эта улыбка была направлена на ее сына.

Другими словами, она выглядела счастливой.

Кукурузный кекс приземлился на мою тарелку, а женщины болтали вокруг меня, в то время как их мужчины стали подтягиваться к Мо.

Что касается меня?

У меня был Мо.

У Мо была замечательная семья.

Он познакомил меня с ними.

И это означало, что я была счастлива.

* * *

Mo

Они ели торт с безе в гостиной, женщины потягивали Амаретто и Калуа из маминых бокалов, сидели на маминых диванах, поглощенные женскими разговорами.

Мо стоял с ребятами, уже съев свой кусок торта и отставив тарелку в сторону, когда его телефон завибрировал.

Он вытащил его, посмотрел на экран и перевел взгляд на Лотти, которая, откинув голову, смеялась над чем-то, сказанным Трин (или Лене, неважно).

— Надо ответить, — пробормотал он мужчинам и двинулся к входной двери.

Он получил сообщение.

Стоя на крыльце дома матери, он позвонил.

— Мо, — ответил Брок Лукас.

— Привет, Слим, — поздоровался Мо. — Что случилось?

— Вчера вечером у нас была неприятная ситуация.

Мо втянул в себя воздух.

— Этот парень, — продолжал Слим, — тот самый, который посылал письма о Лотти, на него набросились какие-то парни, прежде чем охранники смогли их разогнать.

— Понятия не имею почему, — продолжал Лукас. — Он был легкой добычей, такой встревоженный, без судимостей, слабый, без опыта, определенно не в той ситуации, какая произошла. Может они почуяли его слабость и решили преподать ему урок. У него уже были некоторые проблемы, им пытались помыкать заключенные. Он пожаловался охранникам, что ему угрожали. Его посадили на пару дней в одиночную камеру, а тех, кто создавал проблемы, перевели в другие камеры, либо заключили сделку, выпустили под залог. Поэтому его снова поместили в общую камеру. Очевидно, у этих людей были друзья, и он все еще оставался мишенью.

— И что? — Спросил Мо, когда Слим замолчал.

— Они отвезли его в больницу, подлечили. Но в процессе выздоровления у него развилась тромбоэмболия легочной артерии. К мозгу перестал поступать кислород. Его снова отвезли в операционную, сделали операцию, но ущерб уже был нанесен.

Все тело Мо напряглось.

— Какой ущерб, Слим?

— Человек жив, но мозг умер, — сказал Слим. — Он на аппарате искусственного дыхания. Учитывая его наклонности, как я предполагаю, связанные с реакцией на неприятности, в которые он попал, подозреваю, что его семья не очень дружна с ним. Их уже вызвали. Не знаю, решат ли они отключить аппарат. Просто знаю, что даже если они этого не сделают, этот человек не сможет больше причинить вреда Лотти или кому-либо еще. На нем нет ни единого синяка, Мо, он дышит, но будто уже умер.

Мо не знал, что он чувствует.

Поскольку он был человеком, он не хотел, чтобы было все так хорошо.

Но в основном было так хорошо.

— Значит, все кончено, — заметил Мо.

— Не для мальчиков в тюрьме, которым теперь тоже грозит обвинение в непредумышленном убийстве, для Лотти, да все хорошо. Все кончено.

Да, то, что он чувствовал, было хорошо.

Интересно, подумал он, Смити или Хоук приложили к этому руку, что этого парня посадили в тюрьму?