Молчание

Антон Валетчик Молчание

Она состригла себе волосы. Полностью.

– Теперь я буду ходить так.

Аня вошла в зал за десять минут до нового года.

– Зачем, мама? – спросила Наташа.

– А тебе разве не нравиться?

– Нет. Ты как злодейка из фильма.

– В Новый год с новой прической!

На её затылке остался незамеченный клок волос.

– Пойдем,– сказал я. –Дострижемся.

Черные пряди мертвецки валялись на заготовленной газете в ванной. Череп её неидеальный, думал я, проводя электрической бритвой по остаткам волос. Что с ее стороны было неразумно обнажать свои недостатки.

– А мне все равно, что подумают другие, – сквозь зубы процедила Аня.

– Кто спорит- то?

– Зато мы никогда не будем как те, для кого снимают это чертовы передачи.

– Мы и не были.

– Ты просто не замечаешь лимба.

Салют в этом году не был таким ярким, как в прошлом. Это наблюдение озвучила Наташа, я не оспаривал его, полностью доверившись детской памяти.

Мы легли спать, я устроил голову жены у себя на груди. Она заплакала.

***

Увлеченный нарцисс, как это ни парадоксально, способен стать преданным и зависимым человеком. Похвала его упорству выбрасывает в кровь комплекс элементов, сродни недостающим гормонам. Его взгляд загорается от прильнувшей волны закономерного признания.

– Вчера я прочитала книгу, написанную обо мне, – Надин, как я называл ее, смотрела в потолок.

– Я еще не стал писателем, – ответил я, поглаживая ее кудрявые завитки.

– Она про детство. О том, как оно формирует привязанности и страхи.

– Твоя рефлексия самая трогательная.

– Знаешь, недостающий опыт обязательно необходимо проживать. Мне теперь известны инструменты,– она повернулась ко мне. – А еще в последнее время я полюбила чай с чабрецом.

Надин было наплевать на наш статус. В каком- то смысле мы прикасались друг к другу, отделавшись от туманного и сомнительного предрассудка, что после тридцати пылкая необходимость в ком- либо имеет место быть. Проводив меня и заперев дверь на тройной замок, она напоминала себе о том, что я есть в ее жизни, обстоятельство, может быть короткое, скорее даже короткое, способное дать что- то по- настоящему хорошее. Или хотя бы полезное. Мне это подходило.

***

Традиция бытового одиночества, придуманная мною задолго до вступления в брак, носила терапевтический характер. Рентгеновскими лучами она просвечивала внутреннее состояние, сигнализируя о несовершенстве систем и доминант организма.

Призвание помогать людям вступало в жесточайшую конфронтацию с весьма надоевшим вопросом: «А для чего?». После изнурительных смен, где ответственность жидкой магмой расплавляла обыденность, мне требовался покой. Комната, переделанная мной в кабинет, служила анклавом в моем доме. Изначально созданный как интеллектуальное пространство, он стал тихим прибежищем для уединения. Расколотая плоскость данностей собиралась в единую композицию.

Дисциплина подогревала момент моего исчезновения, не позволяя одержимости занять столь уязвимое пространство в голове. Я вынашивал этот голод, тренируя себя, не позволяя размышлениям проникнуть в быт и работу. Только принятие, только молчание и покорность.

В собственном кабинете становился фанатичным потребителем себя самого. Я пил только крепкие напитки и погружался в религиозный экстаз своего таинства.

Как правило, через сутки мое нутро засыпало. Я утягивал нервными окончаниями ящик с собственным эго, и он снова пломбировался и на полтора- два месяца опускался на глубину недосягаемости.

***

– Пусть эта земля будет добра к тебе.

Я не сразу понял, что происходит. Резкий запах чего- то инородного ударил в нос. Я смахнул с лица мягкие влажные комки. Вся постель была в земле, а Аня стояла рядом, держа в руках пустой горшок.

– Что ты делаешь?

– Я пытаюсь вытащить тебя, – Аня села на край кровати и погладила меня по щеке.

– Откуда?

– Оттуда, где ты наедине с собой. Я больше не хочу быть абстракцией.

– Родная, я устаю.

– Ты не должен сдаваться, иначе мы с Наташей останемся одни.

Эти слова напугали меня. Я отправился в ванную. Черт, она поменяла мою зубную щетку. Что еще она сделает? Умывшись, я почувствовал на полотенце запах спирта.

Нельзя срываться, наш мир завязнет в колее. Она не виновата.

– Что у нас на завтрак?

– Каша, – ответила она, поставив тарелку на стол.

– Будь добра, передай ложку.

– Ложкой нельзя.

– Почему?

– Ты еще не готов.

– Знаешь, я поем позже. Мы погуляем с Наташей.

На улице было безлюдно. Оно и понятно – утро после праздников. Двор засыпан мусором от всевозможных фейерверков и хлопушек. На горки Наташа не захотела. Предложила сделать большой круг по району.