Молчание девчат

«Девчата»: сонные, в мятых рубашках, почёсывая головы, не сразу поднимались.

Под краном ледяной водой мочилось длинное вафельное, в чёрных печатях, полотенце (махровое не годилось — мягко). Привычно загибая матрас, вскарабкивались с ногами на койку Таисии Андреевны. Топтались, проваливались в растянутых пружинах до пола, становились напротив друг друга.

Обматывали полотенце вокруг её головы и начинали скручивать, как бельё при выжимании. Затем каждая, пошире для равновесия установив ноги, тянули концы полотенца на себя.

Они обе тяжело дышали, лица наливались кровью, и ладони горели, как от огня. Но Таисия Андреевна с искажённым лицом, залитым водой, зло кричала:

— Сильней, так вашу! Не руки, а сучкИ! Из ж… что ли, растут?!

Эля с Диной незаметно сами входили в азарт. И чем больше багровели и искажались от усилий их пыхтящие и сопящие лица — тем блаженнее, мягче, расслабленнее становилось лицо Таисии Андреевны.

Наконец, к чему-то прислушавшись, она испуганно давала команду:

— О?! О-о! Стоп. То, что надо! Вяжи узлом туже, укручивай, девчатки! Да так, чтоб не ослабло!

Хотя, по их мнению, у нормального человека череп давно должен был расколоться и лопнуть по шву, как орех. Таисия Андреевна блаженно стонала.

Сын и внук были у Таисии Андреевны. Одного убили в Афганистане, другого — в Чечне. И после этого начались эти головные боли.

* * *

Всего пятнадцать минут ей нужно, чтобы попасть из Царства мёртвых в Царство живых. Медленно спуститься с холма, не спеша перейти мостик, взойти на другой холм с раскинувшимся селом.

А куда торопиться?

Здесь пылили редкие машины, кудряво поднимались дымки над избами, скрипели колодезные брёвна. Возились в огородах женщины, приветливо и уважительно приветствуя её из-за изгородей.

Здоровались непоседливые ребятишки, торопясь в школу.

А там, за спиной — вечный покой и тишина.

…Таисия Андреевна работала на ферме и выглядела, как классическая доярка, какими их показывают в кино: плотно сбитая, с простым круглым лицом, с «химическими» кудельками, выглядывающими из-под косынки. Старшая, Катерина Андреевна, преподавала в восьмилетней школе историю.

Она относилась к учительницам старого поколения, для которых вся жизнь заключается в работе. Они ходят в строгих пиджаках с прямыми подкладными плечиками и в подсинённых блузах, с галстуком в горох. А драгоценные серебряные волосы укладывают в высокие валики, напоминающие причёски тридцатых годов.

У таких учительниц на уроках держится мёртвая тишина. Односельчане величают их смолоду по имени-отчеству. Иногда снаряжают делегацию и просят писать письма в область: добиться торжества попранной справедливости.

У Таисии Андреевны Серёжка был поздний и единственный ребёнок. Ездила однажды в город на совещание животноводов, остановилась в гостинице. Ровно через девять месяцев родила крепенького мальчишку, назвали Сергей.

И никаких страстей-мордастей, венчальных звонов и «Ах, Вольдемар, а вся ваша!».

Сёстры любили Серёжку без памяти, но скрывали это из педагогических соображений, и он воспитывался в большой строгости. Когда ему исполнилось восемнадцать лет — это был сильный, работящий, добрый и молчаливый парень.

* * *

Как они противилась, когда Серёжка заявил: хочу быть военным. Но, упрямец в неведомого папашу, настоял на своём. Подал документы в военное училище.

Шло лето 1972 года, небывало знойное, душное. По всей стране горели торфяные болота. Горькие дымы стлались вдоль железнодорожного полотна.

Учился — как и всё, что он делал — отлично. Женился на городской девчонке. В 24 года вступил в Коммунистическую партию.

Потом телевидение, газеты загудели: Советский Союз ввёл войска в Афганистан.

Сергей с друзьями летели на юг: пройти в Ташкенте трёхмесячную спецподготовку. Но самолёт пересёк границу и приземлился у Кабула.

«Кабул находится на высоте двух километров в котловане между гор, и топят здесь жарко, — пошутил он в первом письме. — Провожаем моего заменщика в аэропорт. Он сегодня самый счастливый человек».

Вот только в одной фразе и позволил проскользнуть непрошеным тоскливым ноткам по жене молодой и новорождённому сынишке Костику. По отчему дому и матери с тёткой.

«В Джелалабаде пальмы, пыльные как у нас тополя… На улицах, как у нас собаки, по-деревенски бегают обезьяны… Подъём в пять часов».

«Построили себе баню из камней. Каждый раз, как иду мыться, вспоминаю нашу, утонувшую в сугробах, с берёзовым веничком».

Почти письма с южного курорта — если бы скупо, отрывисто не промелькивало:

«Завтра идём в рейд…»

«Сопровождаю колонну…»

«Допишу позже, вызывают…».