Молчание мужчин. Последнее танго в Париже четверть века спустя

«Ты оставил здесь какое-то письмо».

«Это не ты ли тот самый «тайный поклонник», который постоянно присылает мне цветы?»

E-mail Идиллии Клементине

Ты настоящая стерва! Но ты так ничего и не поняла — речь идет не о шутках или розыгрышах, речь идет о любви — пусть непохожей на ту, что мы обычно встречаем, но все же о любви!

17 Ужин

На втором приеме у галерейщика, устроенном для потенциальных клиентов, собралось множество самых разных людей, что сделало возможным такую невероятную вещь, как наше общение с Жаном на публике.

Высокие каблуки, шелковая юбка, розовато-бежевый блеск для губ, маечка «Пти Бато», стильная стрижка — все в едином ансамбле.

Он был здесь, у меня за спиной, и мне даже не нужно было оборачиваться, чтобы знать об этом. От него как будто шло излучение, окутывавшее меня.

Я стояла неподвижно, не слыша ничего, кроме звука его постепенно приближающихся шагов.

Когда он обошел меня и приблизился, чтобы приветствовать, я удивилась. Его манера держать себя на публике до сих пор была мне неизвестна.

От него по-прежнему исходило ощущение тайны. Рядом с ним была женщина, которую я приняла за его жену — в брючном костюме и туфлях без каблуков, примерно того же возраста, что и он, довольно грузная, с лицом матери семейства, чья жизнь далеко не всегда была легкой.

Он не стал притворяться, что не узнал меня, — напротив, он поздоровался со мной гораздо более тепло, чем у меня дома. Здесь это было менее опасно и более действенно. Он отошел от своей супруги, которая продолжала благожелательно улыбаться мне. Что же он за чудовище?!

Если бы двусмысленность ситуации не внушила мне желания искупить свои грехи, я бы посочувствовала этой женщине, пришла ей на помощь — но он сделал меня такой же жестокой и эгоистичной, каким был сам.

Мы с Жаном оказались за разными столами. Тем лучше.

Я изо всех сил старалась не смотреть на него и сопротивлялась людскому потоку, уносившему нас в одном направлении. Я вновь вернулась к роли преследуемой и скрывающейся дичи.

Напустив на себя заинтересованный вид, я пыталась слушать своего соседа, рассказывавшего о работе. Моя собственная работа казалась мне сейчас абсолютно неважной.

Порой я напоминала себе, что я — преподаватель литературы, что нахожусь на званом ужине, что моя тарелка полна и надо время от времени подносить вилку ко рту.

Но еда совсем не имела вкуса, и мне казалось, что я жую пластмассу, а не филе лосося.

Жан был всего в двух шагах. Сидел позади меня. Невозможно было забыть о его присутствии и отогнать воспоминания о наших встречах.

Я бы охотно покинула это сборище, чтобы оказаться с ним в постели, чтобы быть с ним — неважно где, лишь бы подальше от всех.

Лишь бы избавиться от моего серого соседа и розового лосося.

Если бы Жан приказал мне следовать за ним, я бы тут же вскочила с места, так, что моя шелковая юбка взметнулась бы выше колен — как в кино.

Я бы все бросила.

Но ему были незнакомы слова «Пойдем», «Уходим», «Хватит», «Этот цирк слишком долго продолжается», «Я тебя провожу», «Я слишком долго тебя ждал», «Мы теряем время, попусту тратим всю жизнь», — он понятия не имел об их существовании.

Непринужденность его страшила. Кто знает, как далеко она может завести?

В ней таится опасность.

Лионель, который изучал медицину, однажды вечером, между двумя порциями спагетти, уверял меня, что злой человек — это тот, кто боится. Был ли Жан злым? Не являлись ли все сложности его существования лишь завуалированными следствиями дурной натуры?

А я из-за этого попала в абсурдную ситуацию: приходится изображать безразличие, чтобы не напугать его. Потому что только в тех случаях, когда я отступаю, у него возникает желание преследовать меня.

Чтобы не терять его из вида, я направилась к буфету в сопровождении наименее неприятного из моих соседей по столу.

Я жеманничала, строила глазки, склоняла голову набок, улыбалась, притворно хмурилась — я тоже знала правила игры. Мое воркование могло раздразнить кого угодно.

Я стояла у буфета с тарелкой в руках, делая вид, что жду, пока меня обслужат, но мысленно я была с ним, с удовлетворением отмечая, что, из-за небольшого количества женщин среди приглашенных, его соседями по столу оказались только мужчины.

Я почти бессознательно улыбалась, и мне было наплевать, что окружающие могут принять меня за идиотку — главное, чтобы Жану казалось, что мне весело.

Завтра, наверняка раньше условленного времени, он позвонит в мою дверь.

Мне пришлось снова сесть — слишком много эмоций. Сердце стучало, как барабан — казалось, оно колотится о ребра. В зале было душно, я задыхалась. Меня била дрожь («Что вы говорите? Здесь жарко? В самом деле?»), я мерзла — да, я знаю, я действительно странная, мне холодно, когда всем остальным жарко, и это еще не самое странное во мне — ах, если бы вы знали... но я не могу вам обо всем рассказать, впрочем, и никому другому — разве что Клементине, и то совсем немного, она надо мной смеется. Я ничего не могу рассказать, потому что человек, которого я люблю, мне ничего не говорит.

Странно, правда?