Молчание неба

Несмотря на то что они идут на большой скорости, они все никак не могут нас обогнать — всю эту скрипучую, неповоротливую разноголосицу шлепающей по размякшей дороге пехоты. И так долго их гусеницы и наши колеса вертятся рядом, в такт, в лад, на расстоянии всего лишь ладони друг от друга, что все веселей и веселей начинают переглядываться и смеяться те, кто идет, и те, кто едет.

И вдруг танки разом свернули с дороги в кювет и пошли прямо полем.

Какой-то майор, попросившийся, чтобы мы его подвезли до переднего края, рассказывает:

— Сейчас танки, да! Есть на что поглядеть! А прошлый год как воевали? Был со мной такой случай. Приходят ко мне в полк два хлопца, танкисты, и говорят: так и так, мол, мы — приданные средства. Давайте, мол, выкладывайте, где и какая атака. Ну, я им объясняю свою обстановку. Говорю: «Хлопцы, я буду жать изо всех своих сил, но и вы не робейте. Надо крепче их жать!» Ну, все правильно, договорились. Они спрятали карты в планшет — и по коням, айда! Смотрю, — продолжает майор, разглядывая пробегающие мимо поля, — дело у нас как-то сразу уже не заладилось. Батальоны без поддержки огнем залегли — и скорее назад, на исходные, на полусогнутых. Бултых река в воду, аминь пирогам! А у пушчонок снарядов нема. И ни мин, ни гранат. И танки мои куда-то позадевались. Прибегает их командир — и ко мне: «Ты что же это? Так и так! Твои стрелкачи тикают, только пятки сверкают». А я посмотрел на него и говорю: «А твои танки где?» — «Как где? Маневрируют…» — «Ну вот, говорю, и пехота моя ма-не-ври-ру-ет!»

Майор весело поднял указательный палец, рисуя, как все это у него замечательно происходило.

— Так мы с ним по-хорошему и расстались!

Он вздыхает, глядя на прущие полем танки, говорит:

— Сейчас хорошо! А тогда…

Глава четвертая

1

Зимы, весны — и снова лето с меловыми вавилонами облаков над тихой речушкой. Ночной поиск. Томительное сидение в обороне, когда неизвестно, кто от кого в данный момент обороняется: мы от немцев или немцы от нас.

Чувство жара в груди, когда по белой росистой траве, оставляя позади себя темные полосы, проползают разведчики, и жемчужные венчики ромашек качаются перед ними на уровне глаз. Влажный запах болотной травы, раздавленной локтем, зеленая сукровица болиголова. И во мраке ленивый затейливый разговор:

— Когда дурак умным бывает?

— Когда молчит.

— Правильно. Мудрая у тебя башка…

— А ты думал, дурная?

— Хорошо. Отгадай: летят гуськи, дубовы носки, говорят: «То-то ты, то-то ты!» Что такое?

— А это скрипун шестиствольный играет!

— Молодец! Ставлю тебе пять с плюсом.

— Ты мне лучше пол-литра поставь! С тобой же вместе и разопьем.

Это наш разведчик Семен Курсанов со своим помкомвзвода дурачится перед выходом на задание.

Где-то все далеко позади: медсанбат, строительство армейской дороги, краткосрочные курсы, дом отдыха.

Я на дне окопа читаю письмо от Алешки, его только что мне принесли. Осторожно подсвечиваю себе карманным фонариком.

Он пишет:

«Здравствуй, сестренка!

Вчера получил свежий номер армейской газеты, разворачиваю его, а в нем твой портрет. Очень рад за тебя! Поздравляю! Приятно узнать, что ты жива и здорова и что находишься по соседству, где-то рядом со мной. По крайней мере, так я понял из этой заметки, в которой написано про тебя.

После дома отдыха я немного хандрил. Стыдно сказать, но мучило какое-то мрачное предчувствие. Ты же знаешь, как много гибнет людей после отдыха, побывавших в тылу. Вот мне и не хотелось подставлять свою глупую голову.

Сейчас я командир пулеметной роты. Мой комбат — небезызвестный тебе Сергей Улаев. Мы с ним как-то разговорились: он спрашивал, где я отдыхал, кого видел. Ну я и сказал ему про тебя. С тех пор мы при встречах широко улыбаемся друг другу: как же, как же, оба знаем одного старшего лейтенантика в юбке!

А вчера мы с ним вместе выпили. И вот по какому поводу. Мне исполнилось двадцать два. Представляешь? Фигура! „Как мало прожито, как много пережито!“ А?

Ну, мы, конечно, с ним устроили сабантуй.

Позвали ребят из штаба полка и своих пулеметчиков. И ты можешь представить, штабники принесли целый торт! Даже с розочками из крема. Где достали, никто не может понять. И цветы — колючий, из репейников, веник.

Чай пили некипяченый; дрова были сырые, никто не хотел их сидеть раздувать. Потом танцевали. Я был по очереди то „кавалером“, то „дамой“. Потом общими усилиями наводили порядок. Цветами подмели наш блиндаж. Котелки вымыли в луже у входа. Единственно, чего не хватало, это нежного сестринского письма от тебя. А так — праздник, феерия, честное слово!..

Будь здорова, пиши мне. Твой братец Алешка».

Я дочитываю и долго сижу, размышляя во тьме. Мой братец Алешка! Поначалу я как-то не обратила внимания на его странную фразу, а сейчас снова включаю фонарик, перечитываю опять: «Ты же знаешь, как много гибнет людей после отдыха, побывавших в тылу».

Да, он прав. Но зачем об этом сейчас вспоминать?