Молчание посвященных

С большим трудом подавив боль и душившую его обиду, Савелов попытался посмотреть на внезапно обрушившуюся на него беду как бы со стороны. Ничего не поделаешь – Рита права, вынужден был он признать. Одиночество вдвоем раздавит нас в Германии… Она права и еще в одном: жив или нет Сарматов, в наших с ней семейных отношениях это ничего не может изменить.

– Что ж, вольному – воля, спасенному – рай, – с горечью уронил Вадим и, не глядя на Риту, вышел из столовой. – И ничего тут не поделаешь – не стерпелось, не слюбилось! – меряя шагами гостиную, бормотал вполголоса Савелов. «…В мерзкую харю реальности надо смотреть прямо», – вспомнились ему слова Павла Толмачева. – Что ж, если смотреть прямо, то придется признать, что рано или поздно это все равно бы случилось. Все равно бы случилось! – Он скрипнул зубами, сел за стол и после минутного размышления склонился над листом бумаги.

Закончив писать, Савелов кинул в чемодан несколько фотографий из семейного альбома, затем подошел к шкафу и решительно облачился в мундир с Золотой Звездой. Когда он снова появился в столовой, то застал Риту в той же отрешенной позе, у плачущего осенним дождем окна. От любви и жалости к ней опять зашлось сердце. Вадим бережно развернул ее за плечи и кивнул на дверь в гостиную:

– Я там оставил согласие на развод. И еще… Хоть и не имею на то права, но я выдам тебе служебную тайну, потому что очень хочу, чтобы счастье не обошло тебя и Платошу стороной. Умные люди говорят, Маргошенька, что счастье хоть и редко, но все еще встречается на земле…

– О чем ты, Вадим? – подняла она заплаканные глаза и, увидев его в форме, удивилась и хотела что-то спросить, но Савелов перебил ее:

– Тот изуродованный мужчина с фотографии… в настоящее время находится на лечении в Гонконге, в каком-то синтоистском монастыре. Кажется, он называется монастырем «Перелетных диких гусей». Есть подозрения, что тот человек – невозвращенец, служивший когда-то в нашей Конторе. Сарматов это или не Сарматов, чем он болен, клянусь, не знаю. Но если он действительно окажется Сарматовым, то я хочу предостеречь тебя от еще большей беды для… в первую очередь для него – большей. Понимаю, как трудно будет пойти на это, но пока тебе надо набраться терпения и воздержаться от его поисков. Если в нашей Конторе каким-то образом получат информацию, что тот человек не кто иной, как Игорь Сарматов, сто шансов из ста – его немедленно ликвидируют. У Конторы, Маргошенька, очень длинные руки, очень…

– Игорь совершил преступление против государства? – сжавшись в комок, спросила она, ошеломленная его словами. – Ответь же, Вадим!

Савелов зло усмехнулся.

– Его преступление в том, что он родился на век позже… В наше подлое время его архаичные понятия об офицерской чести и долге перед Отечеством, вкупе с его казачьей доблестью, некоторым генералам от сохи могут помешать спрятать концы в воду, то есть помешают скрыть обстоятельства, связанные с гибелью нашей спецгруппы по их вине. Несмотря на то, что афганская война закончилась, начальство боится, что он выставит его в истинном обличье. Надеюсь, Маргоша, что ты примешь всерьез мою информацию и не сделаешь непоправимых для вас троих поступков.

– Спасибо, Вадим, за совет, – Рита повернула к нему полыхнувшее жаром лицо. – Во всяком случае, я не использую его тебе во вред.

– Что ж, – криво улыбнулся Савелов, – коли так, прости меня за все. «За все, в чем был и не был виноват». Как умел, так и любил… Всегда буду помнить Платошку и тебя. Не поминайте и вы меня лихом…

– Ночь же за окном, Вадим, – сказала она сквозь слезы. – Куда ты теперь?

– Долг, – усмехнулся он и добавил с горечью: – Знать бы только – перед прошлым или перед будущим Отечеством мой долг…

– Ты сообщишь, куда тебе писать, звонить?..

Не ответив, он поцеловал ее руку и, подхватив чемодан, четким шагом направился к выходу. Прежде чем закрыть за собой дверь, будто подводя черту под их совместной жизнью, он оставил в прихожей свои ключи от квартиры. После его ухода Рита машинально погасила в столовой свет и распахнула балконную дверь. Под балконом, заливая переулок мертвенно-синим светом, раскачивался уличный фонарь. Разбойный ветер бросил ей под ноги охапку мокрых кленовых листьев. Скоро донесся звук заработавшего мотора. Когда красные габаритные огни, мигнув в последний раз, скрылись в переулке, Рита, зажав ладонью рвущийся из горла крик, упала на пол, на буро-коричневые пятна мокрых кленовых листьев, и зашлась в рыданиях.

* * *

Летели навстречу серой «Волге» московские улицы, пустынные площади и переулки. Бешеной скоростью Савелов пытался успокоить себя, но это плохо у него получалось. Вот и все… – с горечью думал он. Прав тот поэт, который написал: «…Разве в этом кто-то виноват, что с деревьев листья облетели…» Листья облетели… Господи, не помню имени того поэта, но он прав. Повторилась в мире неизбежность…

Сквозь ритмичную маету щеток, смахивающих с лобового стекла капли дождя и мокрые листья, перед ним вдруг снова возникло лицо Сарматова.

– Опять ты! – со злостью крикнул Савелов. – Сегодня я не звал тебя!