Молчание сфинкса

— Ладно, успокойся, чего ты? Выпей пятьдесят грамм. — Кравченко молнией слетал на кухню, принес бутылку из холодильника (в квартире Мещерского он ориентировался прекрасно и вел себя по-хозяйски. Все здесь было ему хорошо знакомо. Холостяцкая квартира Мещерского издавна была местом, где отдыхала душа и велись нескончаемые застольные беседы под пиво с креветками на самые разные житейские темы). — Ты сам-то где бродил допоздна?

— Я Аню Лыкову искал и Ивана, — Мещерский глотнул «микстуры». — Думал, может, они все-таки дома. Может, у них телефон выключили… Только вот адрес я их забыл. Искал так, визуально. Вроде дом нашел, а номер квартиры не помню, хоть убей. Потом у них там еще код подъезде. Так и не попал.

— Иван на Автозаводской живет. А улица… сейчас… улица Тюфелева Роща, кажется, зовется, — Кравченко снова блеснул своей памятью. — Эх ты, нытик, звяка бы мне, я б подъехал, вместе б искали.

— Я не нытик. У меня аккумулятор сотового разрядился. Я вроде бы и окна их нашел. Только темно у них.

— Ты что думаешь — Лыков причастен к убийствам? — хмуро спросил Кравченко.

— Я не знаю, Вадик. Но я… у меня кошки скребут, кошки на душе. Я хочу выяснить, что видел там на дороге этот старик Захаров. Что стряслось с Аней. Где она сейчас. Где Иван. Там в Лесном новое убийство, а он как в воду канул.

— Ну хочешь, завтра я выберу время — съездим к ним домой или на работу к Анне подскочим?

— Ты хочешь мне помочь? Знаешь, Вадик, я-то сам справлюсь. Ты лучше жене своей помоги, понял? — Мещерский тяжело вздохнул. — Не осложняй ей жизнь этими своими мальмезонскими балетами.

— Ну это мы сами разберемся, без тебя, умника.

— Ты выбрал неудачное время, чтобы диктовать Кате свои порядки. Ей не диктовать сейчас надо, не противоречить. Ей надо помогать. И не словами, а делом. Делом! И тогда она сможет помочь нам:

— Кому это вам? Это оперу вашему, что ли, сдвинутому? — Кравченко повысил голос (всем было известно — Колосова он органически не переваривал).

— Нам — это мне, Салтыкову, Ане, Ивану… Всем, которые в Лесном сидят, от страха ночами трясутся. Там зло, понимаешь? Я это сегодня сам почувствовал — там зло. И я один не смогу справиться, потому что…

— Тебе просто сама мысль непереносима, что кто-то из твоих дражайших родственников может оказаться убийцей.

— Да, эта мысль для меня непереносима! А тебе, окажись ты на моем месте, она была бы переносима? И даже если это случится… я не хочу об этом думать, но даже если это произойдет, я хочу, чтобы Катя была там в этот момент со мной.

— А не слишком многого ты хочешь, а? — хмыкнул Кравченко.

Об этом ночном разговоре друзей детства Катя так никогда и не узнала. По правде говоря, ей было не до того: утром, едва она вошла в кабинет пресс-центра, она увидела Колосова.

— Здравствуй, дневник у тебя?

— Вот возьми, — Катя достала из сумки вещдок. — Я его прочла, Никита…

— Я уже переговорил с твоим начальником. Сказал, если мы это дело раскроем, бухнем весь материал как сенсацию в газеты ко дню розыска… Видишь, как мне врать приходится, ради того чтобы…

— Ради чего? — спросила Катя.

— Поедем со мной в Воздвиженское, — Никита ходив по кабинету, как тигр по клетке. — Мне необходимо, чтобы ты поехала со мной.

— Но Салтыков или кто-то еще могут увидеть меня вместе с тобой. Будет неловко…

— Не увидят. Я об этом позабочусь.

— Ладно, я не против. Я только несколько звонков сделаю в редакции, надо кое-что уточнить по нашим публикациям.

Он терпеливо ждал, пока она дозванивалась.

— Что-то, Никита, ты сегодня сам на себя не похож, — заметила Катя, когда они уже ехали. — Вообще, что ты собираешься делать в Воздвиженском?

— Еще раз допрошу Волкова и выпущу Изумрудова. Я позвонил Салтыкову, сказал, чтобы он к двенадцати часам приезжал в отделение милиции, забирал своего миньона.

— Ты так ему и сказал — миньона?

— А что? Он же почти француз, а это французское слово, из Дюма. Да ладно, черт с ними… Ты прочла дневник?

— Я же сказала — прочла.

— Ну? Что же ты молчишь, Катя?

— Я пока не буду проводить никаких параллелей.

— Никаких?

— До тех пор, пока ты еще раз не поговоришь с Салтыковым.

— О дневнике его прабабки?

— И не только. Ты мне до сих пор ничего не сказал" об осмотре места, ни о самом убийстве, ни о результатах вскрытия. Я слушаю тебя, вся внимание.

Колосов рассказал ей то, что до этого уже рассказывал Мещерскому.

— Это все, что мы выяснили. Ну, Катя, ты мне гак ничего и не скажешь? Вообще?

— Почему? Скажу. Вот интересно — к кому это Марина Ткач могла вот так сорваться по звонку спозаранку, без завтрака? — Катя словно примеряла про себя того, другого. — К Малявину могла, он был ей близок, хотя она его не очень-то и любила, как мне кажется. К Салтыкову точно могла. Им она, по-моему, активно интересовалась.