Молчание

Раньше он, естественно, ревновал. У него были свои сомнения насчет Карен, были подозрения, которые внушает любая красивая женщина. Как, например, в тот раз, когда он обнаружил в ванной саше с противозачаточными таблетками, — противозачаточные, радость моя, но зачем? — и она сказала, что доктор прописал их, чтобы отрегулировать месячные. Если он ей и поверил, то лишь потому, что она сама постоянно его испытывала, неудержимо попирая границы доверия. Тогда это не помешало ему покопаться в ее прошлом. Но он уже научился воспринимать ее увертки, паранойю, безобидную ложь как проявление болезни. В клинике ему посоветовали предоставить ей «больше простора».

Том никак не мог пережить, что она обманывала его именно в то время, когда он всеми силами пытался ей помочь.

Но это еще не самое худшее. Если бы она просто трахнулась с каким-нибудь парнем, забеременела, а потом во всем призналась, он, пожалуй, смог бы ее простить и брак был бы спасен. Ведь у всех людей половина знакомых на поверку оказываются не теми, кем их считали. Но в той шутке, которую она с ним сыграла, был холодный расчет, умысел, нашептанный самим дьяволом. Стараясь полностью принять Неда как родного сына, он каждый свой цент вкладывал в их совместный проект «создания человека». Он честно сделал этот чертов эмоциональный скачок, прописанный доктором Голдстоном. И она это знала.

Он по-настоящему любил мальчика. Нед был, был его сыном, черт подери!

Том на ходу позвонил по мобильнику в контору и узнал, что встреча с атлантцами началась только в десять тридцать. Он сказал миссис Стрейхорн, что идет домой, хотя на языке вертелось совсем другое. Было десять сорок восемь. Выпить время есть. Он прошел еще три квартала, увидел какой-то бар в подвальчике — это была безлюдная, плохо освещенная таверна — и заказал двойной скотч. Неразбавленный.

Надо было обдумать кое-какие юридические аспекты; кроме того, есть, что называется, социальный формат. Безусловно, ему нужно переговорить со своими адвокатами: с Бозом Гиэри о возможности изменения завещания, а с Филом Циммерманом — по поводу развода, и хорошо бы успеть сделать это до конца дня. Чтобы за выходные спокойно просчитать возможные варианты с учетом всех фактов, имеющихся в его распоряжении. Том знал, что по закону штата Нью-Йорк он является юридическим отцом Неда, но то, что мальчик родился вовсе не в результате донорского оплодотворения, неминуемо усложнит дело. Он мог только предполагать, что если дойдет до борьбы за опекунство, то это увеличит шансы Карен и ее любовника. Но в таком случае ей наверняка было бы выгоднее начать бракоразводный процесс.

«Просто он получит то, чего заслуживает…»

Том достал мобильник и выбил номер их семейной адвокатской конторы. Оператор ответил как раз в тот момент, когда подошел бармен и спросил, не надо ли повторить. Том отрицательно покачал головой, но, передумав по обеим позициям, захлопнул телефон и дал налить себе еще глоток виски.

Ему нужно было еще немного подумать.

Хейнс был прав в одном. Тома ужасала перспектива обнародования всего этого в суде. Он хорошо представлял, как поживится за его счет пресса, скармливая истекающей слюной публике интимные подробности его супружеской жизни, тайные визиты в банк спермы (трубя о его бесплодии, которое неизбежно будут смешивать с импотенцией), выставляя мученицей его проблемную красавицу-жену, находящую утешение и реализацию в… Боже правый!.. и в эпицентре всего этого кошмара — невинное дитя, которое ничего не знает, ничего не говорит… — даже подумать страшно.

Воспитанный в старых традициях, Том предпочитал избегать любой огласки. Его отец, не обмолвившийся с ним почти ни словом с тех пор, как он женился на Карен, внушил ему, что джентльмен никогда не выставит на посмешище ни себя, ни свою семью. Хольман Уэлфорд, грубоватый миссурийский скотовод с квадратной челюстью и бывший сенатор в администрации Форда, не мог ни понять, ни простить старшего сына за то, что тот бросил свою первую жену с ее аристократической внешностью, с безупречной восточноамериканской родословной, с европейским образованием, и через год женился на проститутке, охотившейся за денежным мешком, — «на какой-то дикарке, размалеванной губной помадой», как этот старый живодер назвал однажды Карен, — которая не может не запятнать имя Уэлфорда. По иронии судьбы, рождение внука поспособствовало некоторому сближению Тома с семьей, но мысль о том, чтобы доставить отцу — чье «тавро» отеческого послушания было бичующим, несомненным, карающим — удовольствие оттого, что он оказался прав, была еще одной причиной, в силу которой он не мог допустить, чтобы это произошло.

Нет, Хейнс попал в самую точку. Том действительно всегда считал, что частная жизнь — это святое. И если хоть что-то выплывет наружу — а они были достаточно сообразительны, чтобы это понимать, — то его это просто убьет.