Молчи

— Хорошо, но я не хочу через неделю услышать об этом от шерифа, так что проследи, чтобы все было починено, — Эрик сгорбился, как старик, стараясь изобразить охрипший и протяжный говор шерифа. — Черт возьми, Батист, какого черта ты позволяешь Новаку пробивать чертовы дыры в чертовых больничных стенах?

Мэддокс усмехнулся.

— Поразительно похоже.

Эрик выпрямился, ухмыляясь.

— Просто позаботься об этом.

* * *

Девушки вышли из больничной палаты и направились по коридору к Мэддоксу и Эрику, которые лениво стояли у главных лифтов. На девушках были большие серые толстовки и такие же спортивные брюки. Они были уродливыми, дешевыми, и ткань слегка зудела, но Орион все равно была рада. Все что угодно, кроме гребаного платья. Если бы ей когда-нибудь снова пришлось взглянуть на сорочку, ее, скорее всего, стошнило бы.

Они проходили мимо людей. Орион видела их периферийным зрением. Это были врачи, медсестры, санитары. И тогда впервые она ощутила тошнотворное чувство, позже она поймет, что это и есть посттравматический синдром. То, как ее кожа покрылась мурашками, когда вокруг нее сновали незнакомцы, обжигающее, покалывающее ощущение, от которого она вся вспотела. Она попыталась сосредоточиться на Мэддоксе и на том, как он болезненно ей улыбнулся, когда они подошли.

— Чувствуете себя лучше? — спросил Эрик, нажимая кнопку лифта и разглядывая их новые наряды.

— Не самые удобные или красивые вещи, которые вы могли найти, — ответила Жаклин, закатывая глаза.

— Эй, это спортивная форма департамента шерифа округа Кларк, — сказал Эрик, улыбаясь.

Орион почти не слушала их разговор, ее внимание все еще было сосредоточено на Мэддоксе и боли в его глазах. Звуки вокруг нее были далекими, почти приглушенными.

Пока в ушах не зазвенел знакомый голос у нее за спиной.

— Какого черта ты не удалил те письма? Она могла их увидеть.

— Знаю-знаю.

Что-то в Орион щелкнуло, какое-то острое чувство. Узнавание. Воспоминание. Она посмотрела на туфли доктора, который говорил. Они так блестели, что свет на потолке отражался от них. Спереди на брюках виднелись отутюженные складки, а на запястье поблескивал «Ролекс». Знакомый блеск. Она посмотрела в его глаза, бледно-голубые, и воспоминание сжало ей горло.

Смех. Но не от счастья. Что-то, рожденное из жестоких, развращенных глубин. Звон цепей. В комнате темно и воняет. Появляются тени. Она неподвижна, поймана в ловушку. Он шикает на нее, как на ребенка. Блеск «Ролекса» на его запястье. Он пытается заглушить ее крики.

Пронзительный звон лифта вырвал ее из воспоминаний. Из кошмара.

Орион смотрела, как врачи заходят в лифт, не сводя глаз с человека с бледно-голубыми глазами и смехом, который преследовал ее в аду. Она смотрела на его бейджик так пристально, что перед глазами все расплывалось. Ее ноги сами собой двинулись к лифту.

Она бы вошла, если бы не рука, которая схватила ее за плечо, вытаскивая из бездны.

Она подпрыгнула от этого прикосновения. Нежеланного, всегда нежеланного. В ее жизни никогда не наступит момент, когда кто-то прикоснется к ней, и она расслабиться. Это всегда будет грязно, болезненно и ничто иное, как пытка.

Ее первым инстинктом было замахнуться, бороться, хотя она перестала делать это много лет назад. Даже несмотря на то что она усвоила самые трудные способы борьбы, которые не приносили ничего, кроме еще большей боли.

Больница исчезла вместе с хваткой на ее руке.

Она вернулась в комнату с тенью.

Тень, которая принадлежит человеку.

Человеку, который был чудовищем.

У него бледно-голубые глаза, и он носит плотное пальто. Он никогда не раздевается. Он просто расстегивает молнию и берет свой приз за сорок долларов. Однажды, в припадке гнева, Первая тварь сказал ей, что такова цена ее мучений. Сорок гребаных долларов.

Орион лежит на кровати.

Тут грязно. Много пятен. Некоторые из них принадлежат ей. Жидкость, которая когда-то принадлежала ей, которую черпали эти мужчины. Крали у нее.