Молчи обо мне

Игорь останавливается. Он не отворачивается от двери, но продолжает стоять ко мне спиной, как будто ему станет нестерпимо больно, если посмотрит мне в глаза.

А я понимаю, что больше не готова молчать, прощать и делать вид, что все хорошо, когда на самом деле от моей семьи за последние полгода не осталось камня на камне. И самое ужасное, что прямо сейчас где-то внутри меня сидит острое чувство необходимости услышать: «Я ухожу». Потому что мириться и начинать все заново у меня не осталось моральных сил. Да и желания, кажется, тоже.

— Женя, пожалуйста, — Игорь сглатывает, пытается посмотреть на часы, но вспоминает, что я все еще здесь и позволяет руке плетью упасть вдоль тела. — Я не знаю, может быть, это просто паника — и Юля преувеличивает, но я просто не смогу сидеть в неведении.

— Сколько раз с момента рождения твоего сына его жизни угрожала опасность? — Я изо всех сил пытаюсь держать себя в руках, но я слишком вымотана, чтобы снова играть в терпение. Да мне уже и не хочется. — Сколько раз ты приезжал к почти мертвому сыну, а оказывалось, что Юле «просто показалось»?

‍‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‍— Не говори так, — пытается огрызаться Игорь. — Ты знаешь, что я уже потерял одного ребенка.

— И что? Второй автоматически должен заболеть от того, что на него просто попадает пыль? Или потому что его больной мамаше показалось, будто он не так икнул? Или все дело в том, что тебе хочется бежать на зов, потому что это твое кредо: спасать принцесс из башни с драконом, который сдох столетия назад?

Я могу быть сукой, когда мне больно. А сейчас мне больно как никогда в жизни. Даже когда ушел Артем и я медленно, кусок за куском, вырезала из себя надежду на его возвращение, мне не было так больно как сейчас. Просто тогда я хотела разрушить себя, а сейчас мне хочется уничтожать мир, в котором я не могу получить хотя бы маленькую крошку личного счастья. Просто потому, что я полная набитая дура и вместо того, чтобы делать, как Юля, молчала и терпела. И дотерпелась до того, что в ответ на мой повышенный тон Игорь все же оборачивается и смотрит на меня словно на сумасшедшую.

— Женя, что происходит?

Это — моя вина. Нужно было бить в набат до того, как от дома остались одни угли. Но ведь отношения — это работа двоих? Семья — это не только я, мое терпение и бестолковое желание сглаживать острые углы своим молчанием и пониманием. Пока я понимала и входила в положение, мой муж успел забыть, что у него уже есть семья, и это — не Юля.

— Уходи с вещами, Игорь, — спокойно повторяю я.

— Это ультиматум?

— Это попытка перестать разрешать вытирать об меня ноги.

— Ты просто устала на работе, — пытается успокоить он и тянется, чтобы знакомым жестом обнять меня за плечи.

Я шарахаюсь, словно от ядовитого растения, и взгляд Игоря за секунды гаснет, словно он только теперь начал понимать, что никакие разговоры уже не вернут ему прежнюю понимающую дурочку.

— У нас болеет сын, — нарочно с горечью говорю я. Работу я могу пережить даже без сна по несколько суток. Но Хельг только-только перестал температурить, и я еще не успела прийти в себя. — У меня болеет сын, — тише и спокойнее исправляю саму себя.

— Я должен ехать, — Игорь поворачивается и выходит за дверь.

Мы дошли до того, что даже просто разговоры о Хельге начинают его раздражать.

Мне не нужен такой мужчина.

Я прекрасно понимаю, что Игорю больно видеть в нем черты другого мужчины, но он брал меня в жены вот такую: с прошлым, в котором был другой, и о котором я, несмотря ни на что, не буду сожалеть. Мне тридцать два — в этом возрасте уже не стыдно за то, что я просто пыталась жить и быть счастливой.

Я спокойно закрываю дверь, иду в детскую и тихонько прикладываю ладонь ко лбу Хельга. Вздыхаю с облегчением и смотрю на вывалившуюся изо рта соску. А потом, просто наплевав на все, осторожно беру его на руки и сажусь в кресло-качалку, где проводила с ним целые ночи. Сын даже не просыпается, только смешно чмокает губами и удобнее устраивает голову у меня на плече. Он так быстро растет: сам знает, когда пора отказываться от бутылки и соски, уже вовсю бегает и везде сует свой любопытный нос.

Возможно, именно он будет единственным мужчиной, который будет меня любить без всяких оговорок.

Около шести, немного подремав, я перекладываю Хельга обратно в кроватку и делаю то, что давно пора было сделать: достаю пару дорожных чемоданов, куда аккуратно складываю рубашки и костюмы Игоря. Мне до такой степени все равно, что даже нет желания поплакать. Я действительно была одна все эти месяцы, я отвыкла от того, что у меня есть муж. Это все равно, что спустя годы горевать об ампутированной конечности.

Когда основные его вещи сложены, и чемоданы ждут хозяина в прихожей, я набираю номер Луки. После нашего последнего разговора мы ни разу не общались лично, только снова через переписку и третьих лиц. Но я не могу сказать его секретарю, что меня не будет на важном итоговом собрании, потому что после этого заявления и, зная позицию Луки, он вполне может захотеть меня уволить.