Молдавские сказки

— О чем же ты думаешь, если даже не знаешь, что смертные говорят? Уж так и быть, расскажу тебе, хоть и не был я в лесу, как ты. Вот что молвил он: "Кто эту мамалыгу съест, пусть спасибо скажет". Сказал ли ты что-нибудь, когда съел?

— Нет, ничего не сказал, хозяин.

— Ах так?! Тебе бы в самые мысли людей проникать, а ты и того не знаешь, что они вслух говорят. Могу ли еще полагаться на вас? Ну, да ладно, найду на тебя управу! Будешь знать в другой раз. Ступай тотчас к тому человеку и служи ему верой и правдой три года, куда бы он тебя ни поставил. Жалованье деньгами не бери, а уговорись, что по истечении срока унесешь из его дома, что захочешь. И чтобы оно пригодилось тут Адовой Пятке, а то у нее все подстилки прогнили… Посмотрим, догадаешься ли взять, что нужно? А теперь марш! Готово?

— Готово, хозяин, иду!

Пробежался чертяка по аду, заглянул к Адовой Пятке, посмотрел, чего не хватает, и помчался со всех ног выполнять приказ Скараоского. А неподалеку от хаты Стана обернулся он мальчуганом лет восьми, в немецкой одежде, и побрел, съежившись, к калитке. Стан как раз, сняв котелок с огня, собирался мешать мамалыгу. Вдруг слышит, собаки на кого-то накинулись, разорвут, не иначе. Вглядывается — что такое? Мальчуган от собак на ворота забрался. Побежал Стан к воротам, кричит:

— Цыц, Хормуз! Назад, Балан! Сюда, Зурзан! Вон, чертовы шавки! А ты откуда, кроха? И чего тебе тут надобно, собачья гроза?

— Чего надобно, дяденька? Я бедный парнишка, без отца, без матери, в батраки наниматься хочу.

— В батраки? Да тебе и гусей пасти не под силу… Годков-то тебе сколько?

— Годов мне, примерно, тринадцать.

— Неужто тринадцать?.. Правильно, значит, говорят, что воробей в любом возрасте птенчик… Я бы тебе семь годков дал, от силы восемь. Верно из-за одежды нескладной своей кажешься ты еще меньше и тщедушней. Намедни ходил тут по деревне другой щеголь вроде тебя, однако чуть пригожей и по-иному одетый:

То ль в кафтане, то ли в свитке,
Из которой перли нитки.
В паре аглицких штанов
Из бессчетных лоскутов.

Когда он по дороге шел, штаны шли с дорогой рядом: по его словам, скупал он овчинки; у ворот моих еле спас я его от клыков Зурзана; так его Зурзан отделал, что ошметки летели; как говорится: зашел бы к вам вечерком, да с собаками незнаком. Словно и сейчас вижу его — весь оборванный, лохмотья с земли подбирает. Еще немного, и с тобой бы то же случилось. А звать тебя как?

— Отроду Кирикой звали.

— Уж не святой ли Кирика Кривой окрестил тебя, который чертей держит за волосы?

— Не знаю такого, но Кирикой меня зовут.

— Что до меня, то хоть бы кто крестил, но одно знаю, что в самую точку попал, окрестив тебя Кирикой; потому ты и в самом деле как воробушек — чик-чирик.

— Да уж как там, дядюшка, чирик не чирик, а таков я, как видишь; встречал я людей… великанов… а проку в них ни на грош. На работе человек виден. Пускай зовут меня, как зовут; вам-то что? А вас как звать?

— Станом зовут, но в детстве еще, заболев тяжело, сменил я имя на Ипата[12], и с той поры остался с двумя именами.

— Ну, так знайте же, дяденька, что и про вас песенка сложена:

Ипате пить здоров — опрокидывает штоф,
И делает знак рукой, чтобы подали другой.

— Эге-ге, тут-то обставил ты меня, мэй Кирика! Вот чертов парень! Словно ты на кладе сидишь, все знаешь. Телом, правда, не вышел, а умом горазд. Уж не отгадаешь ли, часом, мою загадку:

Широкое — на широкое, на широкое — горячее, на горячее — раскоряченное, на раскоряченное — кривизну, на кривизну — белизну, на белизну — желтизну, на желтизну — молодца.

Заулыбался Кирика, говорит:

— Ежели отгадаю, дашь ли мне тоже ломтик?

— Да знаешь ли ты, что это есть? Отгадай сперва, потом увидим.

— Чему ж это быть? — говорит Кирика. — Фасад дома, очаг, пламя, таганец, чугунок, вода в чугунке, мука и пестик — мамалыгу мешать.

— Молодец, Кирика! Теперь и сам вижу, что малый ты хоть куда! Сколько просишь за год, если ко мне пойдешь?

— Да видишь ли… на год не нанимаюсь.

— А на сколько же?

— На три года сразу, потому не привык я ходить от хозяина к хозяину, да и научиться кой-чему хочу, пока от тебя не уйду.

— Да по мне так еще лучше, мэй Кирика. И что ты за три года просишь?

— Что прошу? Еды и одёжи дашь сколько потребуется, а когда выйдет срок, позволишь взять из хаты твоей, что захочу.

— Это еще что за уговор? Может, душу мою забрать вздумается или, кто знает, что еще в голову взбредет.

— Да нет же, дядя Ипате, будь спокоен, так много от тебя не потребую. И потом, что я у тебя заберу из хаты, того тебе не надобно.

— Вот так так, — сказал Ипате. — Цепом бы тебя за такие речи. Балан пусть разберется в словах твоих, раз не говоришь ты толком.

— Что же, дядя Ипате. Уговор — не спор; лучше раньше договориться, чем позже.

— Вот это же и я говорю, чертова перечница. Не води ты меня, скажи ясно, чтобы знал я, что твое и что мое.