Читаем Молитва об Оуэне Мини полностью

«ИЛЛИНОЙС — ЭТО ЕЩЕ И КРАЙ ЭДЛАЯ СТИВЕНСОНА[22], — написал Оуэн Мини. — НАСКОЛЬКО Я ЗНАЮ, ЭДЛАЙ СТИВЕНСОН БОЛЕЕ БЛИЗКИЙ К НАМ ПО ВРЕМЕНИ УРОЖЕНЕЦ ИЛЛИНОЙСА, ЧЕМ АВРААМ ЛИНКОЛЬН, — НАСКОЛЬКО Я ЗНАЮ, ЭДЛАЙ СТИВЕНСОН ДЕМОКРАТ, И К ТОМУ ЖЕ ОН ЕЩЕ ЖИВ».

А насколько мне известно, это маленькое расхождение во мнениях вынудило Рэнди Уайта принять еще одно решение. Мистер Уайт освободил мистера Эрли от обязанностей куратора «Грейвсендской могилы»; он назначил куратором самого себя — и таким образом Голос заполучил куда более враждебно настроенного цензора, чем когда-то имел в лице мистера Эрли.

— Ты бы поостерегся, Оуэн, — предупредил его Дэн Нидэм.

— Побереги задницу, приятель, — добавил я.


Очень холодным зимним вечером, после Рождества, он заехал на своем красном пикапе на стоянку позади приходской школы Святого Михаила. Фары грузовичка освещали всю игровую площадку, превращенную в лужу недавним неожиданным дождем; сейчас лужа покрылась блестящей черной ледяной коркой, и площадка стала похожа на каток

— ЖАЛЬ, У НАС НЕТ С СОБОЙ КОНЬКОВ, — сказал Оуэн.

Фары пикапа высветили в дальнем конце гладкого ледяного полотна статую Марии Магдалины, стоящую на воротах.

— ЖАЛЬ, У НАС НЕТ С СОБОЙ КЛЮШЕК И ШАЙБЫ, — снова подал голос Оуэн.

В домике, где жили монашки, загорелось окно, потом еще одно; потом зажегся свет у входной двери, на крыльцо вышли две монашки и уставились прямо на наши фары.

— ВИДАЛ КОГДА-НИБУДЬ ПИНГВИНИХ НА ЛЬДУ? — спросил Оуэн.

— Лучше не нарывайся, — посоветовал я ему.

Он развернулся на стоянке и поехал на Центральную улицу, к дому 80. В программе «Вечернего сеанса» шел очередной ужастик с вампирами. К тому времени мы с Оуэном пришли к заключению, что только дурацкие фильмы могут быть по-настоящему классными.

Оуэн никогда не показывал мне, что он пишет в своем дневнике, — вернее, тогда не показывал. Но после того Рождества он часто носил дневник с собой, и я знал, как он важен для него, — он хранил дневник на ночном столике в изголовье кровати, рядом со стихами Роберта Фроста и под неусыпной охраной портновского манекена моей мамы. Когда он ночевал вместе со мной — у Дэна или в доме 80 на Центральной, — то всегда записывал что-то перед сном и только после этого разрешал выключить свет.

Я помню, особенно яростно он строчил в ночь после инаугурации президента Кеннеди; это было в январе 1961-го, и я несколько раз просил Оуэна выключить свет, но он продолжал писать, не останавливаясь ни на секунду, так что в конце концов я уснул при свете — не знаю даже, когда он закончил. Мы видели инаугурацию по телевизору в доме 80 на Центральной; Дэн и бабушка смотрели вместе с нами, и, хотя бабушка ворчала, что Джек Кеннеди «слишком уж молодой и красивый» — что он «похож на кинозвезду» и что «ему нужно надеть шляпу», — это был первый демократ, за которого Харриет Уилрайт проголосовала в своей жизни, и он на самом деле нравился ей. Мы с Оуэном и Дэном вообще были от него без ума.

В Вашингтоне — как, впрочем, и в Грейвсенде — стоял ясный, холодный и ветреный день, и Оуэн переживал из-за погоды. «ЖАЛЬ, ТАКОЙ ДЕНЬ МОГ БЫТЬ И ТЕПЛЕЕ», — сказал Оуэн.

— Пусть привыкает носить шляпу — не убьет же она его в конце концов, — недовольно проворчала бабушка. — А то в такую погоду можно застудиться и умереть.

Когда Роберт Фрост, наш старый друг, попытался прочесть свое стихотворение в честь инаугурации, Оуэн расстроился еще больше. Может быть, у Фроста от холода или ветра слезились глаза, может, слишком ярко светило солнце, а может, по старости он почти утратил зрение — в общем, выглядел он плохо и не смог как следует прочитать свое стихотворение.

— «Владели мы страной, ей неподвластны…» — начал Фрост. Это стихотворение называется «Дар навсегда», и Оуэн знал его наизусть.

— ПОМОГИТЕ ЖЕ ЕМУ КТО-НИБУДЬ! — вскрикнул Оуэн, когда Фрост стал запинаться. Кто-то попытался ему помочь, — возможно, это был сам президент или миссис Кеннеди, я уже точно не помню.

Кто бы то ни был, от его помощи было мало проку, и Фрост продолжал запинаться вплоть до самого конца стихотворения. Оуэн пробовал подсказывать ему, но Роберт Фрост не мог услышать Голоса — слишком далеко было оттуда до Грейвсенда. Оуэн читал по памяти; его память хранила это стихотворение лучше, чем память Фроста.

МИРИЛИСЬ С ЭТИМ МЫ И БЫЛИ СЛАБЫ,ПОКА НЕ ПОНЯЛИ ТОГО, ЧТО САМИВ СТРАНЕ СВОЕЙ НЕ ОБРЕЛИ ОТЧИЗНЫ,И МЫ, ОТДАВШИСЬ ЕЙ, НАШЛИ СПАСЕНЬЕ…[23]

Это был тот же голос, что подсказывал ангелу-благо-вестнику восемь лет назад, когда тот забыл свои слова; это снова раздавался из яслей голос Младенца Христа.

— ГОСПОДИ, НЕУЖЕЛИ НИКТО НЕ МОЖЕТ ЕМУ ПОМОЧЬ? — чуть не плакал Оуэн.

Перейти на страницу:

Похожие книги

1. Щит и меч. Книга первая
1. Щит и меч. Книга первая

В канун Отечественной войны советский разведчик Александр Белов пересекает не только географическую границу между двумя странами, но и тот незримый рубеж, который отделял мир социализма от фашистской Третьей империи. Советский человек должен был стать немцем Иоганном Вайсом. И не простым немцем. По долгу службы Белову пришлось принять облик врага своей родины, и образ жизни его и образ его мыслей внешне ничем уже не должны были отличаться от образа жизни и от морали мелких и крупных хищников гитлеровского рейха. Это было тяжким испытанием для Александра Белова, но с испытанием этим он сумел справиться, и в своем продвижении к источникам информации, имеющим важное значение для его родины, Вайс-Белов сумел пройти через все слои нацистского общества.«Щит и меч» — своеобразное произведение. Это и социальный роман и роман психологический, построенный на остром сюжете, на глубоко драматичных коллизиях, которые определяются острейшими противоречиями двух антагонистических миров.

Вадим Кожевников , Вадим Михайлович Кожевников

Детективы / Исторический детектив / Шпионский детектив / Проза / Проза о войне