Молитвы человеческие

Они поднялись очень высоко, подножие лестницы скрылось в облаках. Святой Георгий показал вниз: «Смотри, сколько ступеней ты прошла, а ведь очень, очень грешна. Теперь иди сама. Помогать тебе больше некому. Не отчаивайся, не унывай, проси Бога о милости. Прощай!» – и исчез.

Душа с тоской огляделась: почему же так поздно я узнала обо всём этом? Ведь можно было столько сделать! Да, и поступиться чем-то, ради своего же блага. Не так уж важны все эти наряды, браслеты. Лучше б продала один и деньги нищим раздала: себе же на пользу! Как она сердилась на саму себя сейчас, как хотела хоть несколько дней вернуть! Зайти в Храм Божий, покаяться и попытаться жить по-новому. Вспомнилось, что в последние годы, когда в доме царил достаток, она часто испытывала странное, тяжёлое чувство. Не радовали её ни материальное благополучие, ни полный шкаф одежды, ни новая мебель. Смутное, тоскливое чувство. Хотелось чего-то просторного, высокого, светлого… Лишь теперь она поняла, что это тоска по Богу мучила её. Поняла и другое: подниматься по лестнице следовало начинать уже тогда. И не было бы сейчас так одиноко, пусто и безнадёжно.

Душа посмотрела вверх. Ступени уходили в самое небо. Что там, в Царствии Небесном? Дойдёт ли она? Вздохнула, собралась с силами и сделала следующий шаг.

Сомнение в спасении

Ученик сидел у дверей кельи и проливал горючие слёзы. Подошёл старец.

– О чём плачешь, Пётр?

– Ох, отец, – сквозь слёзы отвечал послушник, – не спасёт меня Господь! Столько грехов, столько немощей!

Нахмурился старец.

– О каких немощах речь?

– Опять позавидовал, брата осудил. Наелся. А вчера… – и Пётр начал рассказывать, что натворил вчера.

Старец долго слушал, глядя в небо, и, наконец, сказал:

– Глуп ты, Пётр, и веры в тебе нет. Господь уже тебя спас: тем, что сюда привёл, что на путь христианский поставил. Плакать и рыдать нужно о грехах своих, а вот сомневаться в том, что милосердие Божие велико и способно все грехи твои любовью покрыть – это неправильно. Этим ты Господа оскорбляешь. И даже больше скажу: сомнение в спасении вычёркивает тебя из числа спасаемых.

– Как это, отче? – осушив слёзы, с изумлением спросил ученик.

– А так. Сам подумай: приятно ли Господу, что сидит овца и слёзы проливает? Господь каждую минуту протягивает Свою руку и ждёт, что мы уцепимся за неё и будем держаться с радостью и доверием. А сомневаясь, ты эту руку отталкиваешь.

– Нет, отче, я и не думал, – запротестовал Пётр.

– А тогда и рыдать перестань. Порадуй Господа тем, что веришь в Его милосердие, и тем, что доверяешь Его руке устроить твоё спасение. Так и скажи: «Господи, верую и доверяю! Хоть и немощен я, но Ты, Господи, всемогущ. Подними меня и спаси!»

– И спасёт меня Господь?

– Уже спас! Ох, и неразумный ты… – и старец, покачивая головой, ушёл в келью.

Ученик долго сидел, размышляя, а потом лицо его стало мягким, и весь он просветлел.

– Верую, Господи, и доверяю, – тихо повторяли губы.

Старец вышел из кельи и несурово сказал:

– Идём ужинать, Пётр.

За ужином Пётр улыбался, словно весь внутренне радовался.

– Что, поверил? – спросил старец.

– Ах, отче, как хорошо внутри! Сердце раскрылось, такая радость!

– Душа должна верить, – отвечал отец. – Ты плачь, но душою верь. А как сомнения подступают, гони их палкой.

– Какой палкой, отче? – весело спросил ученик и указал на стоящий в углу посох: – Эта сойдёт?

– Сойдёт, – отвечал старец и, радуясь духовному преображению ученика, тоже улыбнулся.

Солнце встаёт

На вершине высокой-высокой горы, там, где снега не тают даже в самое жаркое лето, жил мудрец.

Почему он забрался так высоко? Безмятежное пространство высоты помогало ему сосредоточиться на главном, на том, что он считал важнее всего: на моменте, когда солнце отрывается краем от кромки земли и идёт совершать дневной путь.

А потому каждое утро, неотступно в течение многих лет своей жизни, этот человек следил за восходом солнца.

Он ждал его, когда стояла зима и мороз сковывал горы ледяным панцирем. Он ждал его, когда чёрные облака окутывали вершины. Он ждал его в любую погоду и был первым, кто мог воскликнуть: «Солнце встаёт!» Но он молчал. И не потому, что не с кем было говорить: ведь он мог сказать это птицам, или пролетающему ветру, или даже самому себе. Нет, его молчание имело другую причину: он пел это сердцем. «Солнце встаёт!» – ликовал человек. «Солнце встаёт!» – весь мир окрашивался лучами светила. «Солнце встаёт!» – и взгляд обращался вверх. «Солнце встаёт!» – и руки тянулись к небу. «Солнце встаёт!» – пела душа.

Изо дня в день, из года в год этот миг был смыслом всей его жизни. Он состарился, подряхлел, но всё так же выходил из убогой хижины и, опираясь на трость, ждал появления чуда.

А внизу жили люди. Они тоже видели солнце, но каждый из них, погружённый в бездонную пучину своих дел, встречал утро совсем по-другому: беготнёй, суетой, спешкой. Где уж тут думать о солнце?

Шли годы. Мудрец умирал и молился о благе всего мира и о том, чтобы солнце вставало ещё многие столетия. О тысячелетиях он не просил: не дерзал просить о многом.