Молли и кошачье кафе

– Нет, я ей еще не говорил. Я знаю, знаю, – по голосу я поняла, что Дэвид раздражен. – Но надо дождаться подходящего момента, а то она с ума сойдет. По крайней мере, я уже начал с мусора. Выкину хоть часть. Да скажу я ей! Да, понял, я не тяну. Но ты же знаешь, как для нее важно быть независимой.

Я почувствовала тревожный укол и ощутила, как беспокойство все сильнее завладевает мной. Я не представляла, о чем это Дэвид все никак не поговорит с Марджери, но не сомневалась – этот разговор ее огорчит. Продолжая лежать неподвижно, я надеялась, что Дэвид скажет еще что-нибудь, что прояснит ситуацию, но, видимо, этот разговор был ему в тягость, и он скоро закончил, бросив: «Ладно, мне еще со всем этим разбираться. После поговорим».

В течение нескольких недель после этого он регулярно появлялся у нас. Входя, он кричал из прихожей: «Мамуля, привет, это Дэвид! Пришел помочь тебе с уборкой».

Но это была вовсе не «уборка»: я видела, как он опустошает дом, комнату за комнатой. Вновь и вновь он забивал багажник своей машины покрывалами и шторами, мешками старой одежды и кипами бумаг, уверяя Марджери, что все это ей совсем не нужно и кроме как на свалку никуда не годится.

Марджери была слишком растеряна и напугана, чтобы возражать. Чаще всего она уходила в другую комнату, только чтобы не видеть, как роются в ее пожитках. Иногда она смотрела на свои вещи, отложенные сыном для благотворительного магазина, – и я видела тоску в этом взгляде.

Я же, наоборот, кипела от ярости. Как он смеет являться к нам и решать, что можно, а что нельзя Марджери – а, следовательно, и мне! – держать в собственном доме? То и дело я обнаруживала, что еще одна из моих любимых вещиц – то ветхий, поеденный молью коврик для пикников, то скамеечка для ног, обтянутая джутом – исчезли из дома без моего ведома.

Дом даже пахнуть стал по-другому! Аромат лаванды, который всегда источали одежда и вещи Марджери, сменился резкими химическими запахами чистящих и полирующих средств, от которых у меня слезились глаза и першило в горле.

Все это время я была вынуждена без конца ходить по дому и тереться мордочкой обо все поверхности, пытаясь восстановить права на свою территорию. Но это было бесполезно – Дэвид игнорировал мои усилия и без устали мыл, чистил, упаковывал и складывал вещи в коробки. Если Марджери не было рядом, ее сын даже не пытался скрывать своей неприязни ко мне – он гнал меня из дому при любой возможности, хотя я замечала, что в присутствии матери он делал вид, что я все еще ему нравлюсь.

Мне было совершенно ясно, что неразбериха в доме не идет Марджери на пользу и только усиливает ее расстройство. Хозяйка дряхлела и увядала прямо на глазах. Она почти перестала есть, и не одна неделя прошла с тех пор, как она сама готовила – подозреваю, Марджери уже и забыла, как это делается. Ей стало трудно усидеть на месте, и она стала настороженной, как кошка, которая опасается, что на нее нападут, – то и дело подходила к окну и смотрела на улицу, будто дожидаясь кого-то или чего-то.

Я изо всех сил старалась успокоить хозяйку и помочь ей справиться с нервозностью, но ее тревога все нарастала, да и меня не оставляло ощущение надвигающейся беды. Я до сих пор не выяснила, что задумал Дэвид, но в глубине души понимала, что в нашей с Марджери жизни грядут перемены. А пока мне оставалось одно: держаться поближе к любимой хозяйке, утешать ее, и самой, по возможности, черпать уверенность в прикосновениях ее рук и запахе ее кожи.

Однажды вечером я вошла в гостиную и застала Марджери в слезах. Дэвид сидел подле нее на диване, неловко приобнимая мать за плечи.

– Да будет тебе, мам, ты ведь понимаешь, что так лучше, – уговаривал он. – Тебе нельзя оставаться здесь, это небезопасно. Лестница для тебя слишком крута, к тому же, сама знаешь, в последнее время ты становишься забывчивой.

Марджери ничего не отвечала, просто тихо плакала, закрыв лицо хлопчатобумажным носовым платком.

– А «Вязы» – отличное место. Там о тебе будут хорошо заботиться. Будут готовить еду, стирать твою одежду и все такое. Все, хватит плакать, все к лучшему, – и Дэвид неуклюже заключил мать в объятия.

Неслышно ступая, я вышла из комнаты. Голова у меня шла кругом, и нужен был глоток свежего воздуха. Выбравшись на улицу через кошачью дверцу, я принялась умываться – это всегда помогает мне привести в порядок не только внешний вид, но и мысли.

По крайней мере, теперь мне было известно худшее, и все происходящее получило, наконец, объяснение. Марджери уезжает отсюда в какое-то место под названием «Вязы». Я замерла, вытянув недомытую лапу, впервые заметив на воротах деревянную табличку с надписью: «Продается». Я похолодела.

Сердце у меня разрывалось: я ведь знала, как Марджери будет скучать по своему уютному милому дому. Но и за себя я боялась не меньше. Когда моя хозяйка уедет в «Вязы», а наш дом продадут, что же станется со мной?