Моллой

Таким образом я дал своему сыну точные указания. Но были ли они верными? А если подумать? Не придется ли мне вскоре отменить их? А ведь я никогда не менял своих решений на глазах сына. Следовало опасаться самого худшего.

Куда мы поедем, папа? - спросил он. Сколько раз я просил его не задавать мне вопросов. А действительно, куда мы поедем? Делай, что тебе ведено, - сказал я. Завтра я иду на прием к господину Паю, сказал он. Встретишься с ним в другой раз, - сказал я. Но у меня болит зуб, - сказал он. Есть и другие специалисты, - сказал я, - господин Пай - не единственный зубной врач в северном полушарии. Мы отбываем не в пустыню, - добавил я опрометчиво. Но он - прекрасный дантист, - сказал он. Все дантисты друг друга стоят, - сказал я. Я мог бы послать его к черту вместе с его дантистом, но нет, я убеждал его мягко, я разговаривал с ним как с равным. Более того, я мог бы уличить его во лжи, будто у него болит зуб. Да, у него болел зуб, малый коренной, но больше не болит. Сам Пай мне это сказал. Зуб я обезболил, - сказал он, - больше ваш сын боли не почувствует. Этот разговор я хорошо запомнил. Как и следовало ожидать, у него очень плохие зубы, сказал Пай. Что значит, как и следовало ожидать? - сказал я. - На что вы намекаете? Он родился с плохими зубами, - сказал Пай, - и у него всю жизнь будут плохие зубы. Естественно, я сделаю все, что смогу. Подразумевая под этим: я родился с предрасположением делать все, что смогу, всю свою жизнь я буду делать то, что смогу, в силу неизбежности. Родился с плохими зубами! Что до моих зубов, то у меня остались одни передние, резцы.

Дождь все идет? - спросил я. Мой сын вытащил из кармана зеркальце и рассматривал внутренность своего рта, оттянув верхнюю губу пальцем. А-а, сказал он, не прерывая осмотр. Прекрати копаться во рту! - закричал я. Подойди к окну и посмотри, идет еще дождь или кончился. Он подошел к окну и сказал, что дождь еще идет. Небо все в тучах? - спросил я. Все, - ответил он. Ни малейшего просвета? - спросил я. Ни малейшего, - ответил он. Закрой шторы, - сказал я. Отрадные мгновения, пока глаза не привыкнут к темноте. Ты еще здесь? - спросил я. Он был еще здесь. Я спросил его, чего он ждет, если я уже все ему сказал. На месте моего сына я бы уже давным-давно ушел от меня. Он не стоил меня и был сделан из совсем другого теста. Этот вывод напрашивался сам собой. Жалкое утешение - чувствовать свое превосходство над сыном, к тому же не столь значительное, чтобы избавиться от угрызений совести за то, что я породил его. Можно мне взять с собой марки? - спросил он. У моего сына было два альбома, большой - для главной коллекции, и маленький - для дубликатов. Я разрешил ему взять с собой последний. Когда я могу доставить кому-то удовольствие, не совершая при этом насилия над своими принципами, я охотно его доставляю. Он вышел.

Я поднялся и подошел к окну. Я не мог сдержать беспокойства. Просунул голову между штор. Мелкий дождь,

низкое небо. Он не солгал мне. Около восьми тучи, вероятно, рассеются. Великолепный заход солнца, сумерки, ночь. Месяц, поднимающийся ближе к полуночи. Я вызвал звонком Марту и снова лег. Мы будем обедать дома, сказал я. Она посмотрела на меня с удивлением. Разве мы не всегда обедаем дома? Я еще не сказал ей, что мы отправляемся. И не скажу до последнего момента, как говорится, вложив ногу в стремя. Я доверял ей не вполне. В последнюю минуту позову ее и скажу: Марта, мы уезжаем, на день, на два, на три, на неделю, на месяц, Бог знает на сколько, до свидания. Пусть остается в неведении. Тогда зачем я ее позвал? Она подала бы нам обед в любом случае, как подавала его ежедневно. Поставив себя на ее место, я совершил ошибку. Это понятно. Но сказать ей, что мы будем обедать дома, какой грубый промах. Ибо она знала это, думала, что знает, знала наверняка. А в результате моего бессмысленного напоминания она поймет, что что-то замышляется, и станет следить за нами в надежде узнать, что же именно. Первая ошибка. Вторая, первая по времени, состояла в том, что я не приказал сыну молчать о том, что я ему сказал. Не думаю, что это бы помогло, и тем не менее следовало бы настаивать, как мне и положено. Я совершал ошибку за ошибкой, а ведь я такой предусмотрительный. Я попытался кое-что исправить и сказал: Позже, чем обычно, часов в девять. Она повернулась, чтобы идти, ее бесхитростный ум уже был охвачен смятением. Меня ни для кого нет дома, - сказал я. Я знал, что она сделает: накинет пальто на плечи, выскользнет в сад и там, в глубине, позовет Анну, старую кухарку сестер Эльснер, и они долго будут шептаться сквозь прутья ограды. На улицу Анна не выходила, она не любила покидать дом. Сестры Эльснер были неплохими соседями, разве что слишком часто музицировали, но это был их единственный недостаток. Музыка отвратительно действует на мою нервную систему. Все, что я утверждаю, отрицаю или ставлю под сомнение в настоящем времени, означает, что это остается в силе и поныне.