Молния Господня

Компанию Вианданте составляли только сам хозяин, донна Альбина Мирелли, Элиа Леваро да ещё — недавно оправившийся после болезни и только начавший выезжать мессир Винченцо Дамиани, друг князя-епископа, аристократ и собиратель редких книг. Все остальные сторонились инквизитора. Самого Вианданте это неожиданное обстоятельство приятно изумило и привело в состояние безмятежного благодушия, столь свойственного обычно монашескому сословию. Донна Мирелли похвалилась своими новыми книжными приобретениями, и Империали с воодушевлением рассказал мессиру Дамиани и донне Альбине о том, как однажды в Болонье ему посчастливилось приобрести первое издание «Кансоньере», вышедшее из типографии Альдо Мануцио, а спустя день, когда он после храмовой проповеди направлялся в монастырь, в лавке Гвидо Портофино ему попалось прекрасной сохранности первое печатное издание «Комедии» 1472 года! Везёт так везёт. Там же он купил и «Strix», «Ведьму» — трактат Джанфранческо Пико делла Мирандолы, племянника принца Джованни. Глубокий труд и весьма содержательный. Сначала он был напечатан по-латыни, в 1524 году — на итальянском. Предисловие к изданию 1524 года было написано доминиканцем Альберти, которого Джеронимо знал лично, ибо этот умнейший учёный муж и поныне преподает в Болонье.

Мессир Дамиани заметил, что этот труд ему знаком и там попадался ряд весьма спорных положений. Особенно об инкубах. «Но оно не противоречит „Malleus Maleficarum“», улыбнулся Вианданте. Сам он, болтая с гостями Клезио, забавлялся ещё и тем, как старательно отводил и прятал глаза от донны Альбины несчастный Элиа, специально занявший место рядом с мессиром Дамиани, закрывавшим его от старухи. Но раз он всё же встретился с ней глазами, и его снова бросило в жар. Однако в глубоких глазах донны Альбины никакого замешательства не было.

Постепенно Элиа успокоился, чуть пришёл в себя и расслабился, и тут озирая толпу дам, вдруг поймал себя на странном чувстве омерзения, на миг представив себе, что каждая из них, получи она приглашение на вечеринку Траппано, была бы только обрадована и польщена… Неожиданно ощутил неясный внутренний трепет, прошедший по всему телу, от самой макушки до пяток, потом в его глазах на какое-то мгновение померк свет, он почувствовал, как стеснилось дыхание… Ему на запястье легла рука Джеронимо. «Тебе дурно, Элиа?» Леваро с трудом медленно вздохнул полной грудью, в глазах просветлело.

«Нет-нет, всё в порядке».

Он снова окинул глазами толпу женщин и онемел. Господи, что это? Уродство и топорность этих лиц внезапно открылись перед ним во всей своей неприкрытой наготе. «Черт возьми, а ведь, и вправду, жабы… Как же я раньше-то не видел?» Никогда ещё жестокая правота Джеронимо не казалась ему столь несомненной. Леваро прикрыл глаза, и в размытом свечном пламени ему померещилась донна Лаура… «Тот лавр не наградит поэта пыл, от молний не послужит он покровом…» Лавр… Вот Джеронимо и вправду потерял — лавр, (Аlloro — лавр, ит.) а он? А что, собственно, она дала ему, кроме нескольких приятных часов в постели? Он мог получить то же самое где угодно… а то и вовсе обойтись. Он был обязан ей сначала познанием бездны своего предательства, потом — бездны разочарования, а несколько дней назад ощутил и третью бездну — бездну отчуждения от собственных детей, почти утративших чувство родства с ним, отцом, не знавшим их и не находящим с ними общего языка. С тех пор, как они вернулись с их совместного пикника, они задали ему не более трех вопросов — и все они были одинаковы: «Увидят ли они ещё мессира Империали?» Почему за один вечер тот занял в их сердечках больше места, чем он, отец? «Да просто потому, что тебе, вечно занятому своими делами и любовными неурядицами, не было дела до них. Вот и всё».

Общение с Джеронимо как-то незаметно научило Элиа искать причины происходящего с ним в себе самом, не кивая на внешние обстоятельства. Что он мог находить в этих уродках? Теперь Элиа понимал это. Он был плебеем — и смотрел на них глазами восхищенного плебея. Как же, аристократки! Повстречай он таких в городской таверне — испугался бы, но тут, в высшем свете, видел в них нечто особенное… Идиот. В пополанках он встречал порой и благородство, и обаяние, и грацию. А что здесь, кроме свинского распутства? Плебей, ничтожество, глупец. Леваро вздохнул и подлил себе вина. Потом, чтобы отвлечься от грустных мыслей, тихо спросил у Вианданте, что за книга, о которой он рассказывал донне Мирелли и мессиру Дамиани?