Молния. История о Мэри Эннинг

Я тихонько зашипела от злости — совсем как Зебедия.

— Мне всего одиннадцать! Почему мне без конца напоминают о свадьбе? Только и слышу: «Вот-вот, и ты пойдешь под венец!» — воскликнула я, передразнивая вкрадчивый тон таких разговоров. — Или даже: «Скоро у тебя появятся свои детишки!» Какая чушь!

Миссис Сток похлопала меня по руке:

— Ну будет, будет. Я вовсе не хотела тебя обидеть. Верно подмечено: ты и впрямь еще мала. Но об этом так легко позабыть, Мэри, ведь ты взросла и мудра не по годам, и это проявляется во многом. Немало тягот выпало на твою долю: отец болен, да и матушка нездорова, к тому же опять ждет ребенка… Ладно. Примерь-ка вот это платье, а о взрослении говорить больше не станем. Уж повзрослеть-то ты всегда успеешь. Давай-ка лучше глянем, пойдет ли тебе зеленое платье! А старое — с глаз долой, оно свое отслужило.

Миссис Сток не стала отворачиваться, пока я не без труда стягивала с себя старую одежду, стараясь, чтобы сорочка не задралась. Последнее время с моим телом творилось что-то неладное. Нечто такое, что мне совершенно не нравилось и что никому не хотелось показывать. Я торопливо натянула зеленое платье, которое было мне велико — пожалуй, даже слишком, — зато прикрыло меня целиком. Оно слегка полиняло от стирки, но нигде ничего не сдавливалось и не чесалось. Платье, сделаное из добротной мягкой шерсти, было довольно длинным, но не настолько, чтобы мешать ходьбе. Такой наряд можно носить долго.

— Поглядись-ка в зеркало, Мэри! И скажи, что думаешь.

Что думаю? Вот так вопрос! Я уставилась на свое отражение и увидела очень бледное и изможденное лицо. Да, я и впрямь не красавица, ну и что с того? Я вижу, слышу и говорю не хуже других, а мистер де Люк даже назвал меня «чрезвычайно смышленой и предприимчивой юной леди». Генри и вовсе окрестил гением. Для чего еще нужны голова и лицо? Уж точно не для красоты. Голова — это хранилище мозга, ни больше ни меньше.

Платье бесформенно свисало с плеч, мастерски скрывая мою анатомию (как здорово, что я запомнила это слово!), и внизу виднелись только носки башмаков, а вовсе не разбитые и ободранные коленки.

Миссис Сток, стоявшая позади, окинула меня внимательным взглядом. Я видела ее отражение в зеркале. А потом она заговорила — тихо-тихо, почти шепотом, словно боялась, что нас могут услышать, хотя в доме больше никого не было.

— Уверена, твоя матушка обстоятельно поговорит с тобой о превращении в женщину. Да, я обещала больше не говорить о взрослении и свое слово сдержу. Просто хочу напомнить тебе, что ты всегда можешь обратиться ко мне за помощью, Мэри. Ты ведь знаешь об этом? Видит Бог, уж я в воспитании девочек кое-что понимаю — у меня и самой дочки. Так что не стесняйся!

К чему это она? Судя по доверительному тону и готовности помочь мне советом, речь идет о чем-то невероятно таинственном и секретном. Чем же еще чревато взросление, кроме свадеб и рождения детей? Не припомню, чтобы в последние месяцы матушка о чем-нибудь таком заикалась. Однако меня почему-то встревожил наш разговор, и я принялась теребить пуговицы второго платья.

Миссис Сток забрала у меня наряд и аккуратно сложила его.

— Думаю, и это тебе подойдет. Я могу их ушить, чтобы они сидели на тебе получше, но, чувствую, ты против.

Я кивнула.

— Миссис де ла Беш расспрашивала меня о твоих делах, — сообщила она, наконец сменив тему. — Бедняжка! Сколько всего ей пришлось пережить! Уверена, вы обе скучаете по Генри. Может, ты снова ее навестишь? Она наверняка обрадуется!

— Посмотрим, — ответила я. — У меня куча дел.

Я едва не проговорилась о том, что собралась заняться научными изысканиями. Упоминать о науке в разговоре с тем, кто считал ее занятием небогоугодным, было опасно, и я промолчала.

Когда я вернулась домой, матушка одобрительно кивнула, увидев мой новый наряд, а Джозеф расхохотался и заявил, что в нем я похожа на деревянную ложку, торчащую из мешка, но я нисколько не обиделась — скорее обрадовалась.

А вот отец промолчал. Я рассказала ему о лошади, и он ответил, что тоже ее видел. Этот разговор совсем его не заинтересовал, так что и про джентльмена из Швейцарии я ему сообщать не стала.

Отцу день ото дня становилось все хуже. Это было очевидно. И сколько я ни пыталась отогнать от себя эти мысли, они причиняли страшную боль. Впрочем, от правды уже было не спрятаться. За последние несколько недель кожа у отца вновь стала бледной как бумага, а под глазами залегли иссиня-черные круги. Он жутко похудел. Кости снова стали просвечивать под кожей, как прошлой зимой. Вернулся кашель. Порой эти приступы затягивались на несколько минут. Они протекали очень болезненно и отнимали у отца все силы.

Во время кашля матушка не сводила с отца глаз, и я стала поступать так же. Я понимала, что именно она высматривала.

Кровь.

На тряпице, которую он прижимал ко рту. На подушке и рядом. На грубой льняной сорочке.

Мы все знали, что предвещают такие вот пятна.

Страшную болезнь. Чахотку.

И смерть.