Молочная даль

Отец никогда не вел себя прежде подобным образом. Конечно порой Костя видел в глазах отца очевидную истину – он устал. Устал от этой жизни и даже от собственного сына. Костя никогда не винил в этом своего отца. Он прекрасно знал, что является обузой, обузой до конца своих дней и каждый раз, думая о поведении отца, юноша спрашивал себя: а как бы поступил он сам? Как бы он жил, будучи вдовцом и потеряв едва появившегося на свет ребенка? Как бы он жил, чему бы радовался в этой жизни? И как бы он жил, зная, что единственное, чем он может похвастаться перед друзьями, так это своим мастерством в смене подгузников взрослому сыну? И Костя знал ответ на все эти вопросы куда лучше других, потому что пример этой жизни был его родной отец. И в лучшем случае подросток бы свихнулся. А в худшем – вздернулся.

Однако, даже несмотря на это, сейчас для Кости было очевидно – поведение отца стало другим. По-настоящему другим.

И это не на шутку пугало.

3

В последнее время для Константина Громова изменилось слишком многое. Возможно окружающие этого не замечали, но постоянное наблюдение за отцом с каждым новым днем вызывало у него все больше вопросов. Отец исхудал и почти ничего не ел. Он часто теребил свои пальцы и трогал себя за подбородок – верный признак того, что он был на нервах. Отец не мог усидеть на одном месте и вечно бегал своими глазами по сторонам, словно его кто-то преследовал. Мешки под глазами и взъерошенные волосы так же пугали. Со стороны Михаил казался вялым и безжизненным, словно серая половая тряпка, свисающая на ржавой батареи и при этом эта тряпка могла взорваться в любой момент. Огонь жизни в глазах отца затухал все сильнее и с такой же силой вспыхивал огонь безумия. Казалось отец был безразличным ко всему, словно из него высосали всю душу.

«А может он продал свою душу Дьяволу?»

А в тот день, когда Костя упал с лестницы, его отец… в ту секунду он был в спальне, но…

Так ли это?

«Нет – резко оборвал себя Костя – то, что случилось в тот день не могло быть правдой, иначе… иначе я сойду с ума. Отец к этому не причастен. ОН этого не делал.»

Костя лежал неподвижно, а КТО-ТО делал ЧТО-ТО в этот самый момент, в их общем доме. Что-то с грохотом разрывалось на части. И это был явно не добрый знак.

«Может быть отец все же спит? А что если в доме и правда кто-то есть и сейчас папу… нет. Не может быть»

Постаравшись прислушаться максимально к тому, что происходило за дверью, Костя понял: грохот раздается на втором этаже, где-то в противоположной стороне от комнаты подростка.

«Возможно ли, что эти звуки… Возможно ли что кто-то сейчас находился… в детской комнате Веры?»

Новый раскат грома раздался стремительно и резко. Громкость удара явно превышала все предыдущие раскаты и на мгновенье Косте показалось, что его дом сейчас взлетит на воздух. Конечно же, подросток прекрасно понимал: никакая молния не может разгуливать в их доме, создавая столько шума. Это дело рук человека и человек этот в данный момент совершал погром в комнате его погибшей сестры.

– Вера! Где ты!? Где ты, дорогая!?

Голос, раздавшийся в тишине, напугал юношу куда больше, чем любой раскат грома.

«Боже – с ужасом осознал Костя – это голос отца.»

Его отец или тот, кто сейчас находился в комнате Веры не просто издавал крик – он завывал. Обычно такой вой издают люди на грани истерии и сейчас голос Михаила Громова свидетельствовал о том, что он близок к этому состоянию, как никогда сильно.

– Вера! Девочка моя! Вера-ааааааа….

И тут Костя услышал нечто новое. Погром и удары резко сошли на нет, но появился и другой звук – скрежет. Словно кто-то проводил ножом по стенам, выковыривая на них что-то.

«Боже, папа, что происходит. Что ты делаешь, папа. Остановись, отец. Не надо, слышишь. Не надо. Мне страшно. Нет. Нет! Нет!!!»

Когда «раскаты грома» разнеслись по дому в последний раз, Костю словно оглушило ударной волной. Если бы подросток не был парализован, он непременно бы подпрыгнул на месте от неожиданности. Звуки ломающейся мебели и бьющихся предметов буквально заполонили барабанные перепонки подростка.

«Господи, да что там за погром?»

Но тут Костя услышал нечто, что испугало его по-настоящему. Подросток услышал колыбельную песню, слова которой были ему до боли знакомы. Мотив этой колыбельной он узнал бы из тысячи других, ведь именно ее мать пела ему каждую ночь.