Молочный рейс<br />(Камчатские были)

Но это замечание девушка оставила без внимания. Молчала и её коллега, пожилая научная сотрудница. Она решала трудную задачу: на какой стеллаж установить это чудо природы. Подумав, стала рассуждать вслух:

— К рыбам — неправильно. К птицам совсем не подходит, к млекопитающим тоже. Нас не поймут посетители. Мы их будем дезориентировать. Подумают, что на Камчатке водятся лягушки.

— Но ведь данный случай и есть подтверждение… — начала молодая сотрудница.

— Что ты, милая, — перебила её старшая. — Откуда здесь быть земноводным? Вы же сами хорошо знаете, изучали…

— Тогда пусть лягушка будет нетипичным образцом природы для полуострова. Так и написать под ней.

— Но зачем же нетипичное? — подняла плечи старшая сотрудница. — Я же говорю, что это дезо-риенти-ровка. А мы — научное учреждение… Её надо унести, — спокойно сказала она художнику и, наклонясь, добавила ещё несколько слов полушёпотом.

Девушка встрепенулась и, умоляюще глянув на художника, отвернулась к окну. Тот, захватив лягушку, вышел.

Дня через два-три молодая сотрудница, просматривая местную газету, радостно воскликнула:

— Снова лягушка! Смотрите…

Под заголовком «Удивительная путешественница» сообщалось, что у подножия Никольской сопки, возле городского парка, поймана лягушка… В научно-исследовательском институте доктор биологических наук подтвердил, что это обыкновенная лягушка и, вероятно, завозная. Доктор наук вспомнил, что несколько лет назад на Камчатку заехал на корабле даже змей-полоз. Лягушка, наверное, прибыла тоже на корабле, например, с яблоками из Приморья. Они только что появились в магазинах. Самостоятельно переплыть Охотское и Японское моря она не могла. Такие лягушечьи вояжи нигде не описаны.

— Ну вот видите, ещё одна, — оживлённо затараторила девушка.

Старшая ничего не ответила, а только в упор посмотрела на художника-препаратора.

— Вы её уничтожили?

— Кого? — снаивничал тот.

— Ля-гуш-ку, — чётко выговорила сотрудница. — Как я вам сказала.

Разговор перебил телефонный звонок.

— Говорят из редакции, — послышалось в трубке. — Нам бы хотелось подарить музею лягушку. Она у нас в отделе информации. Приходите. И хорошо бы, вы написали нам…

— Поезжайте и заберите злосчастную, — приказала старшая девушке и развела руками, — Раз уж вокруг неё общественное мнение…

Как Ипполюкен стал взрослым

Пурга была на исходе. Снеговые волны — заструги— уже застыли. Только над самыми высокими чуть вихрилась позёмка. Пурга, наверное, была последней.

Шёл май. Солнце не покидало небо. Кусты кедрового стланика, чуя тепло, весну, зашевелились, пробивая иглами снеговой полог.

Возле такого зелёного островка корка наста приподнялась, треснула… Но вместо хвои оттуда показалась остроносая головка, лапы… И вот весь он, белый пушистый комок, сбивает с себя снежную пыль. Отряхнувшись, остался таким же белоснежным, и если бы не три чёрные точки: нос и глаза — не заметишь. Малыш огляделся и отчаянно заскулил, тоскливо опущенный хвостик вздрагивал, широко расставленные лапы искали опоры, но какая же опора — рыхлый снег?

Бороздя наст полуголым животом, пополз к солнцу. Полз и скулил. Вдруг писклявые звуки застыли в горле. Уши насторожились, корпус вытянулся — ему послышался скрипящий звук полозьев. Оглянулся. Приближалась цепочка собак.

Нарта!.. Вчера в пургу он выпал из такой же и потерялся в бушующей тундре… Малыш завизжал ещё громче, энергично заработал лапами. Он знал, что нарта — это хозяин, который накормит, это его четвероногие сородичи. Нарта — это жизнь!

— Кокумэй! Смотри-ка! — удивился чукча и, воткнув в снег остол — палку с железным наконечником, притормозил упряжку. — Ипполюкен — маленький, — покачал он головой и сунул живую находку за пазуху.

Так у щенка оказался новый хозяин, Киман'aху, пастух оленьего стада из колхоза «Тумгут'yм», что значит «Товарищ».

Бригада Киманаху пасла оленей в долине реки Апуки. Щенок, которого так и назвали Ипполюкен, находил эту речку замечательной. В ней много рыбы. А рыбу Ипполюкен любил. Зимой его, как и всех собак по северному обычаю, кормили один раз в день юколой — вяленой рыбой. Не очень уж сытно. Но летом в реку из Берингова моря двинулась на нерест жирная горбуша. Её было видимо-невидимо. Рыбины ворочались, высовывали горбатые спины и большие скользкие морды, обдирались до крови о камни. Шли и шли к заветным родничкам, чтобы выметать икру.

В этот живой серебристо-серый поток, похожий на расплавленное олово, из которого его хозяин отливал жиканы — круглые пули на волков и медведей, — было так же страшно попасть, как и отведать настоящего горячего олова. Но Ипполюкен наловчился выхватывать лососей прямо с берега.

На летних кормах пёс быстро подрос и к осени уже помогал пастуху. Оленей в стаде больше тысячи. Их надо перегонять на сытные ягельники, а то к морю— попоить солёной водой, охранять от волков и другого зверья. И всему этому Ипполюкена учили, старались сделать из него настоящую оленегонную лайку.