Молодая Екатерина

По дороге у Ораниненбаумского леска его экипаж столкнулся с каретами великого князя. На вопрос, кто едете, последовал ответ: портной. Петр и его свита – «все они были наполовину пьяны» – не обратили бы внимания, но Елизавета Воронцова «стала зубоскалить по адресу предполагаемого портного и делала при этом предположения, приведшие великого князя в… мрачное настроение».

Проведя в гостях у возлюбленной несколько часов, Станислав уже возвращался домой, когда на него в нескольких шагах от павильона напали три всадника с обнаженными шпагами. Схватив кавалера за воротник, они доставили его к Петру Федоровичу. «Некоторое время мы все двигались по дороге, ведущей к морю, – вспоминал Понятовсеий. – Я решил, что мне конец». На берегу его препроводили в другой павильон, где великий князь прямо спросил дипломата: спал ли он с его женой?

Поскольку герой-любовник отказался отвечать, его оставили «под охраной часового в комнате, где не было никого, кроме… генерала Брокдорфа». Последний мог торжествовать: наконец выпал случай «раздавить змею». Когда-то Екатерина предложила мужу пойти и сказать «великому инквизитору империи», что он сомневается в своем отцовстве. Тогда наследник спасовал. По прошествии почти года совет-издевка показался ему здравым.

Через два часа в павильон прибыл Александр Шувалов. Его приглашение ясно свидетельствовало, что Петр, подбиваемый фавориткой и Брокдорфом, рассчитывал на скандал, который, быть может, подтолкнет тетушку к высылке Екатерины. И тут хорошо видно, как изменилась конъюнктура. Если до ареста Бестужева и объяснений Екатерины со свекровью всякий проступок невестки трактовался в пользу ее врагов, то теперь нарыв прорвался. Петр опоздал с разоблачениями. Никто при большом дворе, включая Шуваловых, не был заинтересован в новом разбирательстве.

Понятовский хорошо почувствовал это. Вид у начальника Тайной канцелярии был скорее озабоченный, чем грозный. «Его появление дало мне понять, что императрица поставлена в известность», – замечал Станислав. Но что из этого следовало? Вероятно, вельможа получить приказ, как можно быстрее замять происшествие. «Надеюсь, граф, вы сами понимаете, что достоинство вашего двора… требует, чтобы все это кончилось, не возбуждая… шума», – сказал ему арестант.

Действительно, Шувалов препроводил дипломата к карете и велел возвращаться в Петергоф. Волнение молодого человека было таким сильным, что, дойдя до домика, где жил, он по ошибке влез не в свое окно.

Пять дней прошли для посланника в волнениях, ему казалось, что все вокруг знают о его приключении и потихоньку посмеиваются. Наконец, Екатерина сумела передать записку, из которой следовало: «она предприняла кое-какие шаги, чтобы установить добрые отношения с любовницей ее мужа»⁶³⁰.

Екатерина предложила «любимой султанше» Петра Федоровича денег. И… та взяла. Рюльер, описав похищение Понятовского, вновь обнаружил прекрасную осведомленность: «Великая княгиня, не теряя присутствия духа, пошла к мужу, решительно во всем призналась… Она оправдывалась, упрекая его в любви к другой, что было всем известно, и обещалась впредь обходиться с этой девицей со всей внимательностью, в которой она, по гордости своей, до сих пор ей отказывала. Но так как все доходы великого князя употреблены были на солдат и ему недоставало средств, чтоб увеличить состояние своей любовницы, то великая княгиня, обращаясь к ней, обещала давать ей ежегодное жалованье»⁶³¹.

Вскоре на празднике в Петергофе Понятовский пригласил Елизавету Воронцову на менуэт. «Вы могли бы осчастливить несколько человек сразу», – сказал он. Фаворитка Петра, настроенная уже доброжелательно, пригласила дипломата прийти нынче ночью в Монплезир. Провожатым должен был стать Нарышкин. Не до конца веря в свою безопасность, Станислав попросил составить ему компанию другого молодого поляка – графа Ксаверия Браницкого, который согласился рискнуть.

Опасения оказались напрасны. Ночное свидание превзошло все ожидания. «Вот уже великий князь с самым благодушным видом идет мне навстречу, приговаривая:

– Ну, не безумец ли ты! Что стоило совершенно признаться – никакой чепухи бы не было.

Я признался во всем (еще бы!) и тут же принялся восхищаться мудростью распоряжений его императорского высочества… Это польстило великому князю и привело его в столь прекрасное расположение, что через четверть часа он обратился ко мне со словами:

– Ну, раз мы теперь добрые друзья, здесь явно еще кого-то не хватает!

Он направился в комнату своей жены, вытащил ее, как я потом узнал, из постели, дал натянуть чулки, но не туфли, накинуть платье из батавской ткани, без нижней юбки, и в этом наряде привел ее к нам.

Мне он сказал:

– Ну вот и она. Надеюсь, теперь мною останутся довольны.

Подхватив мяч на лету, великая княгиня заметила ему:

– Недостает только вашей записки вице-канцлеру Воронцову с приказанием обеспечить скорое возвращение нашего друга из Варшавы».