Молодая Екатерина

Оскорбительная сцена. Но рассмотрим ее внимательнее. Петр всячески оттягивал свой выход на сцену. Заказал ужин, долго сидел внизу. Вероятно, кто-то из камердинеров подбадривал его и уговаривал отправиться к жене. А когда молодой супруг все-таки решился войти в спальню и попытался заигрывать с новобрачной, он сделал это, как всегда, неловко и грубо. Так как Екатерина ничего не отвечала, юноша смутился и предпочел не продолжать осаду.

«После этого он заснул и проспал очень спокойно до следующего дня. – И через четверть века голос императрицы звучит обиженно. Как и следовало ожидать, она дурно провела ночь. Нервы были напряжены, белье взмокло. – Простыни из камердука, на которых я лежала, показались мне летом столь неудобны, что я очень плохо спала… Когда рассвело, дневной свет мне показался очень неприятным в постели без занавесок, поставленной против окна».

Когда на следующее утро молодую захотели расспросить о событиях брачной ночи, ей нечем было похвастаться. «И в этом положении дело оставалось в течение девяти лет без малейшего изменения»¹³¹, – заключала она рассказ. Петр пренебрег женой или побоялся оплошать. В сущности, он был еще слишком юн, чтобы испытывать уверенность, приближаясь к свадебному ложу. Брак остался «незавершенным».

«БЕЗУЧАСТНЫЙ ЗРИТЕЛЬ»

Праздники продолжались десять дней, но, коль скоро они не принесли радости, молодые чувствовали себя как на иголках. А сразу за торжествами для Екатерины настало время расстаться с матерью. Сложись у Иоганны-Елизаветы добрые отношения с императрицей, и она могла бы задержаться, чего, без сомнения, хотела, ведь жила она, как любила: при большом дворе и на чужие деньги. Не важно, что муж из Штеттина уже несколько раз торопил супругу с возвращением и даже официально запросил императрицу, когда его дрожайшую половину отпустят домой. Елизавета ответила, что, как только состоится свадьба, княгиня Иоганна отбудет на родину.

Суетную принцессу Цербстскую уже едва терпели. Казалось бы, у великой княгини, которая с трудом балансировала между императрицей, мужем и матерью, расставание с последней должно было вызвать облегчение. Ведь Иоганна-Елизавета буквально на каждом шагу подставляла дочь под удар. Однако Екатерина тосковала. Она уже успела осознать, в какую ловушку попала, и вдруг спохватилась. Единственный родной человек покидал ее. «После окончания праздников начали говорить об отъезде матери, – писала наша героиня. – Со свадьбы мое самое большое удовольствие было быть с нею, я старательно искала случая к этому, тем более что мой домашний уголок далеко не был приятен… Мать приходила иногда провести у меня вечер, и тогда я бы много дала, чтобы иметь возможность уехать с нею из России»¹³².

Грустное признание. Но была еще одна причина для печали, о которой Екатерина не говорила. Иоганна оставляла дочери все свои прежние политические связи и обязательства. До сих пор она аккумулировали их вокруг своей персоны, принимая на себя недовольство императрицы. Дочь могла оставаться в стороне. Таким образом, вспыльчивая, легкомысленная, неуживчивая мать до поры до времени защищала девочку.

Теперь положение менялось. Екатерина не имела больше возможности прятаться за спиной матери, она, как умела, должна была заменить ее в группе противников Бестужева. А это неизбежно вызывало на голову великой княгини гнев императрицы. Из «интересного ребенка» наша героиня превращалась в политическую фигуру и очень скоро ощутила на себе перемену отношения чуткой и подозрительной Елизаветы Петровны.

Могла ли ситуация сложиться иначе, а жизнь супруги великого князя потечь без участия в большой политике? Вряд ли. Прибыв в Россию, она должна была выполнять негласные обязательства, принятые не ею, но за ее счет. Об этом красноречиво свидетельствует письмо, отправленное юной Екатериной из Москвы сразу после принятия православия. «Государь, – обращалась она к Фридриху II, – я вполне чувствую участие Вашего величества в новом положении, которое я только что заняла, чтобы забыть должное за то благодарение Вашему величеству; примите же его здесь, государь, и будьте уверены, что я сочту его славным для себя только тогда, когда буду иметь случай убедить Вас в своей признательности и преданности»¹³³. Это письмо-вексель, долговая расписка. Наша героиня сознавала свое политическое положение очень ясно для пятнадцатилетней девочки. Ее слова перекликаются с фразой-упреком из мемуаров Фридриха о том, что великая княгиня, всем обязанная королю, «не могла вредить ему без неблагодарности». Забегая вперед, скажем: Екатерина считала свои обязательства погашенными почти двадцатилетним союзом с Пруссией. Король же полагал, будто русская императрица навечно останется в долговой кабале, чтобы не проявить «неблагодарности».