Молодая Екатерина

Для нас этот сюжет важен потому, что показывает, как из-за клочка земли на севере Европы, из-за сугубо династического дела, напряглись все русско-шведско-прусско-французские связи. В этот список следовало бы добавить еще и Данию, кровно заинтересованную в сохранении Шлезвига. Маленькую Голштинию постоянно нужно было иметь в виду, выстраивая союзы и выбирая друзей. А это оказалось крайне неудобно для большой империи, имевшей свои интересы.

Фридрих-Август задержался в Петербурге до 1747 г., фактически заменив собой Брюмера. Женатый великий князь официально не нуждался в воспитателе. Но неофициально проявлял к дяде большое доверие. Он служил связующим звеном между наследником и Бестужевым. На время отношения Петра и канцлера наладились. Иностранные резиденты отмечали между ними «великую», «истинную» и «нелицемерную» дружбу. Прусский посол Мардефельд, возвратившись в Берлин, с сожалением признавал в феврале 1747 г., что «канцлер нынче у него (великого князя, – О.Е.) на хорошем счету стараниями принца Августа и его шайки»²²⁶.

Брюмер и Берхгольц получили увольнение осенью 1745 г. Им были предложены должности в Голштинии, однако, опасаясь мести молодого герцога, они поселились на покое в Висмаре, где получали порядочный пенсион от Елизаветы Петровны. Брюмер – три тысячи рублей, Берхгольц – две. Чтобы буквально вытолкнуть Брюмера из России, ему пришлось подарить перед отъездом девять тысяч рублей. Между тем положение обоих в Петербурге было двойственно, а Бехгольца даже невыносимо. Мардефельд доносил в Берлин: «Камер-юнкер Берхгольц экспедицией Голштинской канцелярии заведует, а Его Императорское Высочество забавы ради его пощечинами жалует да щипками»²²⁷. Пришло время Петра распускать руки.

Императрица поручила Штелину непосредственно перед свадьбой «каждое утро присутствовать при вставании и одевании великого князя, чтоб удержать дерзких камердинеров и лакеев от непристойных разговоров с его высочеством. Некоторые из них были вдруг отосланы, между прочими камердинер Румберг сослан в крепость, а потом в Оренбург». Трудно не заметить связь между присутствием Штелина в спальне наследника и исчезновением старых слуг. Есть основания полагать, что преподаватель, как и любое из приставленных к великокняжеской чете лиц, сочетал официальные функции с негласным наблюдением. Если верить словам профессора, все наставления он получал лично от императрицы. Однако Елизавета не так уж часто удостаивала беседой даже приближенных дам. Вероятно, существовал посредник пониже. Все окружение Петра и Екатерины, за исключением голштинцев, состояло из людей Бестужева, и не будет большой натяжкой предположить в добром профессоре еще одну креатуру канцлера.

Впрочем, наш мемуарист был весьма независим в суждениях, и принц Август – протеже Бестужева – радовал его не больше Брюмера. «Он выписал для великого князя модель города Киля, которая забавляет его более, чем все русское государство, к немалому огорчению императрицы. Штелин показывает ему (Петру. – О. Е.) различие между обоими. Императрица отсылает всех голштинцев». Высылка прежних слуг наследника – как раз то, к чему стремился канцлер. Из приведенного пассажа заметно, что профессора раздражали люди, пользовавшиеся доверием ученика. Видимо, Штелин рассчитывал на единоличное место конфидента. И тут помехой становились уже не Брюмер и не принц Август. Главным претендентом на доверие Петра была Екатерина.

«ОН ЧИТАЛ ТОЖЕ»

Есть старинная научная премудрость – из того, о чем говорит источник, следует узнать, о чем он умалчивает. Поразительно, но в мемуарах Штелин и Екатерина II умалчивали друг о друге. Императрица лишь раз назвала имя учителя своего мужа, презрительно окрестив его «шутом». Сам профессор, конечно, не смог вовсе обойтись без упоминаний о супруге великого князя. Но это именно упоминания – краткие и безличные – приезд принцессы, бракосочетание наследника, рождение царевича Павла. Даже об Иоганне-Елизавете сказано больше. Образ Екатерины совершенно закрыт, точно ее не существовало. Видимо, ничего хорошего автор сказать не мог, а от дурного воздержался.

Это и понятно. «Записки» Штелина появились в 1770 г.²²⁸ и были фактором той же политической борьбы, что и «Прутское письмо Петра I» или мемуары Бассевича. Следует согласиться с А.Б. Каменским: в царствование Екатерины имя Петра III было фактически под запретом, и, чтобы написать воспоминания о свергнутом императоре, требовалось известное мужество²²⁹. Добавим: отсутствие в тексте традиционных славословий в адрес ныне правящей монархини выглядело как вызов. Штелин шел на него сознательно.

После свадьбы наследник уже не нуждался в преподавателях. Его образование считалось законченным. Но профессор остался при Петре в качестве библиотекаря с 1745-го по 1747 г., а затем, после долгого промежутка, вернулся по просьбе великого князя к нему на службу в 1754-м и уже оставался рядом со своим воспитанником до рокового дня его свержения.