Молодая Екатерина

Ловкость проведенной игры заставляет подозревать в ней уверенную руку Бестужева. А участие в обеих интригах – любовной в Раеве и политической в лесах – братьев Разумовских позволяет предположить, что канцлер и его покровитель-фаворит действовали заодно. Великокняжескую чету намеревались поймать в две ловчие ямы. Но царевну спасла осторожность, а ее мужа – трусость. Он не довел переговоров до конца, раньше времени сорвался с крючка. Однако подозрения Елизаветы только укрепились. «Не удивлюсь я, – рассуждал Финкенштейн о Бестужеве, – если найдет он способ переменить наследника или, по крайней мере, назначение его затруднить. Ненависть, кою великий князь к фавориту питает, частые ссоры между тетушкой и племянником повод к сему могут подать»³⁴⁹.

«САМОЛЮБИЕ ЧЕТЫРЕХ ФАВОРИТОВ»

Одним из таких поводов стала пустячная на первый взгляд ссора Елизаветы и Петра весной 1750 г. из-за… бани. Именно тогда императрица дала наследнику понять, что знает о деле Батурина, а кроме того, крайне недовольна его семейной жизнью. В этой истории снова тесно переплетались политические и интимные сюжеты.

Началось, как водится, с пустяка. «Я заказала себе два платья, одно из белого атласа, другое из розового, сплошь покрытые оборками», – вспоминала Екатерина. И поспешила в белом на первый же куртаг. «Я надела на себя много изумрудов и причесала всю голову в буклях. Ее Величество не очень жаловала новые моды, еще менее те, которые шли молодым женщинам, в особенности же она не любила то, что было мне к лицу. Она на меня много смотрела в этот вечер, более обыкновенного косилась исподлобья, что было всегда дурным признаком». Перед уходом Елизавета подозвала к себе Чоглокову и долго выговаривала той вполголоса.

Не успела великая княгиня вернуться к себе, как обер-гофмейстерина передала ей приказ государыни никогда больше не надевать этого платья и не причесываться таким образом. «Кроме того, она гневалась на меня за то, что, будучи замужем четыре года, не имела детей, что вина в этом была исключительно на мне, что, очевидно, у меня в телосложении был скрытый недостаток, о котором никто не знал, и что поэтому она пришлет мне повивальную бабку, чтобы меня осмотреть». По поводу туалета Екатерина ответила, что во всем повинуется императрице. По поводу осмотра ее слова звучали еще смиреннее, только оттеняя унизительность положения: «Я сказала, что так как Ее Величество была во всем госпожа, а я в ее власти, то я ничего не могла противопоставить ее воле».

Присутствующий при разговоре великий князь заступился за жену: «Чувствовал ли он, что вина была не моя, или со своей стороны он счел себя обиженным, но он резко ответил Чоглоковой по поводу детей и осмотра, и разговор между ними принял очень бурный характер; они высказали друг другу всевозможные горькие истины; я тем временем плакала и дала им наговориться». Наконец, Марья Симоновна удалилась, пообещав все передать государыне.

Гофмейстерина П.Н. Владиславова, заменившая уволенную Крузе, утешала Екатерину: «Как же можете вы быть виноваты, что у вас нет детей, тогда как вы еще девица; императрица не может этого не знать… Ее Величество должна бы обвинять своего племянника и самое себя, женив его слишком молодым».

Все эти россказни дошли до Елизаветы Петровны далеко не сразу, императрицу не так-то легко было увидеть. Буря заваривалась от Мясоеда до Великого поста. Государыня тем временем находилась в затруднительном положении. В начале осени 1749 г., когда великокняжеская чета жила в Раеве, а Разумовские устраивали на нее облаву, императрица выбрала нового фаворита. Это произошло не вдруг и не неожиданно для внимательного наблюдателя. Дело состояло не только в сердечном охлаждении 39-летней Елизаветы к прекрасному казаку. Партия Алексея Григорьевича, а вернее ее главный деятель Бестужев, совершила непростительный промах на международной арене – допустила оскорбление «величества» и унижение своей государыни.

Как мы помним, в 1746 г. канцлер сумел направить 30-тысячный русский корпус в Германию на помощь австрийским войскам. Серьезного участия в военных действиях эти части не принимали, но само присутствие русской армии на Рейне в конце войны ускорило развязку. В октябре 1748 г. в Аахене был подписан мирный договор между Францией и Испанией, с одной стороны, и Австрией, Англией и Голландией – с другой. Мария-Терезия была признана императрицей Священной Римской империи, а Франция лишилась своих завоеваний в Нидерландах и отчасти в Индии и Северной Америке³⁵⁰. Это привело к формальному расторжению отношений между Петербургом и Парижем и поставило на грань разрыва русско-прусские связи.