Молодая гвардия

– Балда!.. Плешивый дурак!.. Сучья лапа!.. – Это были еще самые легкие из тех слов, какими она наградила Фенбонга.

В последующий раз, когда Фенбонг в присутствии майстера Брюкнера и Соликовского избил ее скрученным проводом, Любка, как ни кусала губы, не смогла удержать слез. Она вернулась с камеру и молча легла на живот, положив голову на руки, чтобы не видели ее лица.

Уля в светлой вязаной кофточке, присланной ей из дому и шедшей к ее черным глазам и волосам, сидела в углу камеры и, таинственно поблескивая глазами, рассказывала девушкам, сгрудившимся вокруг нее, «Тайну монастыря святой Магдалины». Теперь она изо дня в день рассказывала им что-нибудь занимательное с продолжением: они прослушали уже «Овод», «Ледяной дом», «Королеву Марго».

Дверь в коридор была открыта, чтобы проветрить камеру. Полицейский из русских сидел напротив двери на табурете и тоже слушал «Тайну монастыря».

Любка отдохнула немного и села, невнимательно прислушиваясь к рассказу Ули, увидела Майю Пегливанову, который день лежавшую не вставая, – Вырикова выдала, что Майя была когда-то секретарем комсомольской ячейки в школе, и ее теперь мучили больше других, – Любка увидела Майю, и неутоленное мстительное чувство зашевелилось в ней, ища выхода.

– Саша… Саша… – тихо позвала она Бондареву, сидевшую в группе, окружавшей Улю. – Что-то наши мальчишки притихли…

– Да…

– Уж не повесили ли они носы?

– Все-таки их, знаешь, больше терзают, – сказала Саша и вздохнула.

В Саше Бондаревой, с ее резкими мальчишескими ухватками и голосом, только в тюрьме раскрылись вдруг какие-то мягкие девические черты, и она точно стыдилась их оттого, что они так запоздало проявились.

– Давай мы их малость расшевелим, – сказала Любка, оживившись. – Мы сейчас на них карикатуру нарисуем.

Любка быстро достала в изголовье листок бумаги и маленький карандашик – с одной стороны синий, с другой красный, – и обе они, Любка и Саша, улегшись на животе лицами друг к другу, стали шепотом разрабатывать содержание карикатуры. Потом, пересмеиваясь и отнимая друг у друга карандаш, изобразили худенького изможденного паренька с громадным носом, оттягивавшим голову паренька книзу, так, что он весь изогнулся и уткнулся носом в пол. Они сделали паренька синим, лицо его оставили белым, а нос покрасили красным и подписали ниже:

Ой вы, хлопцы, что невеселы,
Что носы свои повесили?

Уля кончала рассказывать. Девушки вставали, потягивались, расходились по своим углам, некоторые обернулись к Любке и Саше. Карикатура пошла по рукам. Девушки смеялись:

– Вот где талант пропадал!

– А как передать?

Любка взяла бумажку, подошла к двери.

– Давыдов! – вызывающе сказала она полицаю. – Передай ребятам их портрет.

– И откуда у вас карандаши, бумага? Ей-богу, скажу начальнику, чтоб обыск исделал! – хмуро сказал полицейский.

Шурка Рейбанд, проходивший по коридору, увидел Любку в дверях.

– Ну как, Люба? Скоро в Ворошиловград поедем? – сказал он, заигрывая с ней.

– Я с тобой не поеду… Нет, поеду, если передашь вот ребятам, портрет мы их нарисовали!..

Рейбанд посмотрел карикатуру, усмехнулся костяным личиком и сунул листок Давыдову.

– Передай, чего там, – небрежно сказал он и пошел дальше по коридору.

Давыдов, знавший близость Рейбанда к главному начальнику и, как все полицаи, заискивавший перед ним, молча приоткрыл дверь в камеру к мальчикам и бросил листок. Оттуда послышался дружный смех. Через некоторое время застучали в стенку:

«Это вам показалось, девочки. Жильцы нашего дома ведут себя прилично… Говорит Вася Бондарев. Привет сестренке…»

Саша взяла в изголовье стеклянную банку, в которой мать передавала ей молоко, подбежала к стенке и простучала:

«Вася, слышишь меня?»

Потом она приставила банку дном к стенке и, приблизив губы к краям, запела любимую песню брата – «Сулико».

Но едва она стала петь, как все слова песни стали оборачиваться такой памятью о прошлом, что голос у Саши прервался. Лиля подошла к ней и, гладя ее по руке, сказала своим добрым, спокойным голосом:

– Ну, не надо… Ну, успокойся…

– Я сама ненавижу, когда потечет эта соленая водичка, – сказала Саша, нервно смеясь.

– Стаховича! – раздался по коридору хриплый голос Соликовского.

– Начинается… – сказала Уля.

Полицейский захлопнул дверь и закрыл на ключ.

– Лучше не слушать, – сказала Лиля. – Улечка, ты же знаешь мою любовь, прочти «Демона», как тогда, помнишь?

Что люди? что их жизнь и труд? —

начала Уля, подняв руку.