Молодая гвардия(другая редакция)

И квартира ее была удобна Филиппу Петровичу. Домик Пелагеи Ильиничны был одним из тех первых деревянных домиков, что пристроились к одиноко стоявшей здесь когда-то хибарке шахтера Чурилина, — весь этот район так и назывался до сих пор «Чурилино». Позади домика начиналась далеко уходящая в степь балка — тоже «Чурилинская». Район этот все еще считался глухим, — он и был глухим.

В тот грозный час июля, когда пришлось все-таки Филиппу Петровичу объявиться жене, Евдокия Федотовна заплакала, сказала ему:

— Ты старый, больной… Пойди в райком, поговори, — тебя ведь отпустят… Уедем в Кузбасс, — вдруг сказала она, и в глазах ее появилось то знакомое ему выражение, которое возникало, когда жена вспоминала о молодых годах, о хороших людях, о чем-нибудь близком сердцу. В Кузбасс эвакуированы были в дни войны многие донецкие шахтеры с семьями, среди них были друзья Филиппа Петровича, подруги его жены с детских лет. — Уедем в Кузбасс! — сказала она так, будто сейчас в Кузбассе им может быть так же хорошо, как было когда-то здесь, на родине, когда оба они были юны.

Бедная женщина, — будто она не знала своего Филиппа Петровича!

— Не говори мне больше об этом. Вопрос решен, — сказал он, так строго глядя в молящие глаза ее, что ясно было: не потерпит он ни ее просьб, ни слез. — А вам здесь оставаться нельзя: мешать мне будете. И душа моя изболится, глядючи на вас… — И он поцеловал жену и долго не отпускал от сердца любимицу свою, единственную дочку.

Как и многие семьи, семья его выехала слишком поздно и вернулась, даже не достигнув Донца. Но Филипп Петрович так и не разрешил жене и дочери остаться вместе с ним: он устроил их на хуторе, подальше от города.

В течение трех недель, изменивших положение на фронте в пользу немецких армий, в областном комитете партии и в Краснодонском райкоме шла деятельная работа по пополнению подпольных организаций и партизанских отрядов новыми людьми. В распоряжение Лютикова тоже поступила большая группа руководящих работников Краснодонского и других районов.

В тот памятный день, когда Филипп Петрович простился с Проценко, он вернулся домой как обычно, — это был час, когда он возвращался из мастерских. Дети играли на улице, старуха спряталась от жары в полутемной комнате с закрытыми ставенками. Пелагея Ильинична сидела на кухне, положив одна на другую загорелые жилистые руки. Такая глубокая дума была в ее еще не старом миловидном лице, что даже приход Филиппа Петровича не сразу привел ее в чувство: некоторое время она смотрела на него и не видела его.

— Сколько лет живу у вас, а первый раз вижу, чтобы вы этак сидели, не хлопотали, — сказал Филипп Петрович. — Загрустили? Не грустите.

Она молча приподняла жилистую руку и снова положила ее на другую.

Филипп Петрович некоторое время постоял перед хозяйкой, потом тяжелой и медленной походкой прошел в горницы. Через некоторое время он вернулся уже без кепки, без галстука, в туфлях, но все в том же новом черном пиджаке поверх белой, с отложным воротничком рубашки. Большой зеленой расческой он расчесывал на ходу свои густые, с неровной проседью волосы.

— Вот что я хочу спросить у вас, Пелагея Ильинична, — сказал он, быстро разобрав все той же расческой свои короткие колючие усы на две стороны. — С того самого дня, как приняли меня в партию, — в двадцать четвертом году, по ленинскому призыву, — выписываю я нашу газету «Правду». И все номера сохранил. По работе она мне бывала очень нужна: доклады я делал, кружки политические вел… Сундук тот, что у меня в горнице, вы, может быть, думали, он у меня с барахлом? А это у меня газеты, — сказал Филипп Петрович и улыбнулся. Он улыбался не часто, и, может быть, поэтому улыбка сразу меняла лицо его, придавая лицу несвойственное выражение мягкости. — Что ж мне теперь с ними делать? Семнадцать лет собирал. Жечь жалко… — И он вопросительно посмотрел на Пелагею Ильиничну.

Некоторое время оба они молчали.

— Где ж бы их спрятать? — спросила Пелагея Ильинична как бы самое себя. — Их можно закопать. Ночью можно вырыть яму на огороде и прямо так, в сундуке, и закопать, — сказала она, не глядя на Лютикова.

— А если понадобятся? Могут понадобиться, — сказал Филипп Петрович.

Как он и предполагал, Пелагея Ильинична не спросила, зачем ему могут понадобиться советские газеты при немцах, даже лицо ее не изменило постороннего выражения. Она опять помолчала, потом спросила:

— Вы, Филипп Петрович, так давно у нас живете, ко всему присмотрелись, а я у вас спрошу: если бы вы зашли к нам в дом, зашли нарочно что-нибудь найти, заметили бы вы у нас на кухне что-нибудь такое особенное?